Страница 8 из 33
— После ваших бесчеловечных подвигов с женщинами я уже ничему не удивляюсь, лейтенант! – граф Яков фон Мишель усмехнулся, извлёк из кармана портрет матушки, поцеловал и убрал обратно – ежедневная обязательная процедура, связь с родной кровью. – Джек – неблагородное имя из комиксов артистов погорелого театра.
«Джек и бобовая кисть для рисования» — забавная, но низменная пьеска, без морали.
После выступления по мне подошла графиня Антонова Вероника Сергеевна, словно пуховая подушка лопнула, и пух летит по ветру – так летели лёгкие волосы графини.
Она взяла меня за руку и завлекла за собой в вишневый сад, где чернеет в ночи статуя кормчего дона Фирса.
Я не предвидел, что вступлю в испражнение кролика, вступил и не решался признаться графине, в высшей степени целомудренной, благородной и морально устойчивой до сведенных глаз.
Графиня долго молчала, белый призрак в лепестках роз.
Я догадывался, что скромная девушка, отличница по благонравию в институте благородных девиц сейчас мне прочтет одно из своих стихотворений и спросит моё мнение о его качестве; благородные девушки конфузливы, робки, будто серны на горном перевале.
«Угрызения совести меня не мучают, граф Яков фон Мишель, — графиня Антонова Вероника Сергеевна стремительно, будто ловила ночную бабочку, скинула кофточку – работа портного Антонио де Картье. – Я обучена выражению мыслей жестами, особенно в танце, когда танцую под дождём!
Видите, что у меня одна грудь, а у всех девушек – две груди? ХАХАХА!
Потешно – одна грудь, как у одноглазого одноногого однорукого Джо из дешевой пьески гастролёров.
Грудь – посредине, потому что так угодно Судьбе и матушке Природе.
Если бы у меня росли две груди, то я бы никогда до свадьбы не оголила перед вами, потому что – безнравственно, аморально, конфузливо и стыдно, будто я потеряла носовой батистовый платочек с монограммой дома графьёв Антоновых.
Две груди – эротика, а одна грудь — отчуждение, порицание, укор, журьба и презрение; в данном случае – к постановке «Джек и бобовая кисть для рисования».
Оригинально, языком жеста одной груди я высказалась о дурной пьесе; и теперь вы знаете моё мнение, будто я вам открыла тайну своего дневника на пятой странице», — графиня Антонова Вероника Сергеевна тряхнула единственной грудью, затем степенно оделась, покраснела, потому что беседовала с молодым человеком, и подарила себя ночи – скрылась, а через пару минут я услышал сдавленный крик, будто кто-то провалился в берлогу.
Лейтенант, я подобно графине Антоновой, выражу своё мнение по поводу службы под вашим руководством женоненавистника, садиста, шелкопряда, – граф Яков фон Мишель покачал головой, будто отгонял комаров. – У меня две груди, не столь изящные и добротные, как у воительницы Элен, но и они несут некоторую мужскую функцию против табакокурения и лжи.
Грудями я не качну, но тряхну головой, и знайте, голова эта любила и любит, и вы отдаете меня с любовью в руки Судьбы, клянетесь, что сделаете меня моральным патрульным, щадите мои чувства, а я засохшими губами художника твержу вам: «Нет, нет и нет, лейтенант»!
— Да, Джек!
Ты благороден, но никогда не видел свою спину, – Лейтенант Рухильо из походного рюкзака (сшитого в лаборатории «Гарнье») извлёк эфес шпаги; драгоценные камни соперничали с радугой. – Наношпага!
Лезвие у кромки в один нейтринный слой — режет всё, даже совесть.
Нажимаешь на рубин, он же – кнопка, и лезвие выдвигается, как у коня между копыт.
Люблю коней, но на кобыле среди звезд далеко не проскачешь, даже, если кобыла в скафандре, а под хвостом у неё тонизирующий мешочек с красным перцем.
— Я отвергаю ваше предложение и шпагу, лейтенант Рухильо – так гордый орел отвергает предложение ожившей матрешки.
— Вы отвергаете, а ваша честь кричит, будто её стегают похоронными цветами по ягодицам: «Остаюсь!»
Графиня Сессилия Гарсиа Ганди Маркес Делакруа призывает!
Без поддержки морального патруля вы никогда не приблизитесь к ней и не поцелуете туфлю, не зальёте слезами покаяния и извинений батистовое платье с вставками из нанопластика.
Ради графини Сессилии Гарсиа Ганди Маркес Делакруа, Принцессы, Джек! – лейтенант встал не левое колено, протянул графу Якову фон Мишелю эфес – так благородный поэт протягивает художнику натюрморт.
— Камни! Гм! Искусные! Натуральные! – граф Яков фон Мишель не выдержал, ласкал эфес, нажал на рубин – жалом осы вылетело опасное лезвие. Снова на рубин, лезвие ушло в норку – так усталый монах приходит в дом кривых Зеркал. – Волнение моё настолько велико, что я тысячу раз отправил бы себя в пансион, а на тысячу первый – принял бы волшебную шпагу.
Но не в моей чести превосходить соперника в оружии, неблагородно, когда на дуэли у меня всесильная шпага, а соперник, ответственный за благородство Мира, сражается дедовским булатом.
— Как изволишь, Джек!
Но, если соперник вместо эффектного выпада шпагой, выстрелит тебе в лоб из бластера, а затем с безголового трупа снимет одежды и надругается по-рыночному?
Как на подобное посмотрит Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди Маркес Делакруа?
Не осудит ли она тебя и твоё легкомыслие, равное по величине Планете Мёбиус?
— Неловко! Чувствую себя обманутым, и обман прерывается внутренними рыдания – так рыдает стадо кашалотов над съеденным пингвином.
Лейтенант, ваш левый ус завит с любовью, будто сам цирюльник князь Алёхин дин Гиорг ножнички и щипчики приложил.
— Не князь Алёхин, а шевалье О-Хара!
— Да что вы говорите, лейтенант!
Удивительно; я ведь недостоин и пуговички с панталонов шевалье О-Хары!
Коллекционирую пуговицы, и так мне пришлись по душе пуговички О-Хары, что я с нижайшим поклоном, конечно, с благородством и без траурных слов, подал прошение, чтобы хотя бы одну пуговицу пожертвовал в мой музей Изящных пуговиц.
Из творческой лаборатории шевалье через три месяца мне пришел учтивый ответ на семи страницах идеальным почерком, будто курочка клювиком писала.
Отказ! Самый натуральный отказ, будь он неладен трижды, и на эту неладность тяжелым комом упадёт неблагородный виноградный слизень.
Теперь же, лейтенант Рухильо и доблестная воительница Элен, позвольте обмануть вас в ваших лучших ожиданиях; я удаляюсь заполнять тест на профпригодность!
Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди Маркес Делакруа не дремлет, все глаза выплакала в ожидании чуда в виде меня – так Феникс из пекла с гениталиями осла врывается в сон молодой художницы.
— Граф! Командир патруля – не означает, что все вас будут слушать, как Устав.
Каждый действует в рамках своей силы и умений, словно в одной лодке плывет: кто парус держит, кто на веслах, а кто воду выгребает консервной ржавой банкой.
Зарплата – одна на всех, а ответственность – только на вас, командир; уймите дрожь в коленях, и обманите наши ожидания, особенно, когда за ужином закажите фиолетовое крепкое сорок пятого года выдержки! – воительница Элен крикнула в спину графа Якова фон Мишеля, будто кол вурдалаку вбила.
Граф Яков фон Мишель пожал плечами, не оборачивался; лейтенант Рухильо вспомнил, что также поводил плечами оживший утопленник сержант Мбанга.
В уютном уголке казармы граф Яков фон Мишель отгородился от внешнего Мира премиленькой занавесочкой с вышивкой на исторические темы художников планеты Гармония – так белая ночь отгораживается от белого дня.
«Удивительные люди – мои подчиненные, хотя я с варваром еще не беседовал на тему вспышек, удачи и безмятежности во время фехтования. – Граф Яков фон Мишель открыл изящную тетрадку с тестами на профпригодность, аккуратно обмакнул перо птицы Феникс в чернила (чернильница работы барона Минна фон Кантона), занес поэтическое жало над чистым полем возле первого вопроса теста, словно пером прогонял томное ощущение надвигающейся опасности. – Не благородные, но стремятся, да-с, с болезненным чувством всматриваются в себя и полагают, что их нравственные терзания не проступают изумрудинками пота на белых лицах.