Страница 33 из 34
В гимназии меня дразнили, потешались, пели: «Сколько в море капель, сколько в небе Звёзд, столько у цыганки на лобке (и в других местах) волос».
Я выросла, вошла в женскую силу, прогнала личных писарей, завела свиту борзых собак – никто не попрекнет меня нижним бельём.
Подумай на бревне, красавчик: как же вести с дамами, даже неблагородными, как тень от ясеня.
Теперь же, позолоти мне ручку, я скажу тебе правду: ксёндз не скажет, а я открою дверь правды.
Зеленая дверь в стене; в детстве я робко открыла дверь, а за ней – отхожее место музыкантов, унитаз из барабана.
— Вы меня убедили, синьора, – граф Яков фон Мишель рылся в карманах камзола, панталонов, в меховой с кожей новошотландской сумочке-горилле. – Дама, пусть даже морально неустойчивая, неблагородная, остается дамой в силу женских половых функций; лампада освещает женщине путь.
У меня только один антикварный луидор, золотой, а вы в золоте знаете толк, как я в фехтовании. – Граф Яков фон Мишель вложил в смуглую руку цыганки гадалки фельдфебеля луидор, будто опустил свою мысль в книгу.
— Я нагадаю тебе, красавчик, – цыганка сноровисто закинула золотую монету под баянную юбку; в щель игрового автомата опустила. – Всё у тебя будет хорошо!
— Всё у меня будет хорошо? И это гадание за нтикварный луидор? – граф Яков фон Мишель с детским любопытством посмотрел под ноги цыганки, надеялся увидеть невинного хорька с бумажкой-предсказанием в чищеных зубах.
— За меньшую сумму я нагадала бы тебе дурное, красавчик, и долго-долго распиналась бы, как перед закрытой дверью банка.
Но ты щедро одарил, поэтому получил хорошее, без мозготрёпства, предсказание!
Иди, воюй, во славу морали.
Ах, постой! Красавчик!
Я только что слышала звон, да не знаю, где он! – цыганка поправила платок под фуражкой, затем повелительно, будто опускала в чан с кипящим молоком, махнула рукой.
Граф Яков фон Мишель с солдатами пошёл и чувствовал себя едкой солью в мастерской скульптора.
Один из солдат приостановился около цыганки, шепнул, словно предлагал непристойное за пять минут:
— Благородная цыганка баронесса Аза фон Клочкова.
Почему вы не открыли графу своё происхождение, он бы приветил вас, беседовал, слагал оды, проникался моментом, как собака перед тележкой мясника.
Луидор не фальшивый?
— Тщеславие погубит твой род, Натан! – цыганка ударила в бубен, затем выхватила бластер и выстрелила в грозовое небо, словно убила прозрачного небесного вепря. – Увидишь, что всё, что ты ценишь, веришь и уважаешь, окажется льдом, сосулькой под носом Мефистофеля.
Жаль, что ты неблагородный, Натан, а то я бы показала тебе ответ на считалочку «Сколько в море капель!»
За пару часов граф Яков фон Мишель осмотрелся, убедил себя, что всё – проходящее, кроме благородства, чести и достоинства настоящего мужчины с насмешливой складкой под носом, и складка похожа на букву «зю».
Место за ширмой в казарме оказалось пристойное, спроектировано специально для благородных: полочка с книгами, мольберт, валторна, бумага для записей стихов, – всё носило оттенок домашнего уюта, но с инеем военной службы.
Граф Яков фон Мишель вышел из казармы, направился за новым обмундированием, и ничто не останавливало его поэтическое воображение – так собака в повозке несет художника к вершине поэтического наслаждения.
«Выдадут мне, потому что новобранец, бесформенный ёжиковый китель, дранные погорелые галифе на пять размеров больше, стоптанные мужицкие неэстетичные сапоги, кривую шпагу!
Водевиль, а не армия!
К барьеру призову кладовщика, может и похуже – укорю едкой насмешкой – так журят друг друга непримиримые соперники поэты».
— Заказ номер шесть, для морального патруля! – гном сержант принял от графа Якова фон Мишеля расписку, упал, отжался, скрылся за полками и через пять минут вывез полную тележку обмундирования, словно собирал графа Якова фон Мишеля на праздник знатоком изящной живописи художников-переселенцев: — Жабо в комплекте – три штуки – батистовое розовое парадное, белое шёлковое походное, велюровое белое дуэльное.
Камзол бархатный бордо с наплывами, пуговицы – позолота.
Манишки – три штуки, белый фантасмагорический шёлк.
Панталоны – куртуазные белые внатяг - пять штук с гульфиками от барона Максимилиана фон Пуаро.
Ботфорты с серебряными колесиками, кожа мастодонта; бальные туфельки номер шесть; дуэльные сабо с резьбой – русалки на ветвях.
Мрачный гном вручил озадаченному, приятно ошеломленному – к барьеру не пришлось даже гнома вызвать за неучтивость – графу Якову фон Мишелю, принял расписку и дурно пахнущий, неопрятно одетый скрылся в каморке с табличкой «Сержант Карло».
Граф Яков фон Мишель в казарме переоделся в новое, отметил, что одежда сшита для него, словно готовились к приезду графа Якова фон Мишеля, а, если бы не по размеру, то в полку имелся опытный портной (графа Якова фон Мишеля вежливо уведомили) на все нации – от шкур для гоблинов и варваров до тончайшей работы по батисту для благородных господ – так в королевской опочивальне на всякий случай прикармливают козочку.
В солдатской столовой граф Яков фон Мишель уже подготовился не удивляться, приглаживал кудри, поправлял безупречное жабо, будто готовился к выходу на сцену.
В очереди на раздачу перед графом Яковом фон Мишелем благоухал луговыми травами варвар – разумеется, красавец со смоляными локонами, тонкой талией, стальными канатами и буграми мышцы; широкоплечий, высокий с колокольню, в тигровой шкуре, в кожаных шортах и мокасинах из лап тунгусского медведя.
— Кабанью ногу! Две кабаньи ноги на углях! Гречневую кашу в глиняном котелке и гороховый супчик!
— Музыкальный! – граф Яков фон Мишель не сдержал иронии, как речка не сдерживает стремительные весенние воды.
— Чё? – варвар полуобернулся, веселые лучики надежды играли в голубых небесных очах, словно глаза заменили бирюзой.
Граф Яков фон Мишель не соизволил ответить; варвар – не дама, с ним можно без куртуазностей и плезиров – не загнется, пугало; неблагородный даже иронии о музыкальном супчике не понял, словно себя же дубиной по голове ударил.
— Вам сударь? – повар в колпаке принимал заказ от графа Якова фон Мишеля, но смотрел в потолок, читал по трещинам свою судьбу.
— Обычный обед в домашних условиях у меня: салат оливье тре деликат под соусом провансаль, козий сыр печеный с патажами, грибы а ля пулет, уха поэтическая с квасом имбирным и расстегаями, курица, чиненная фуа-гра и чёрным трюфелем, а на десерт – таящий горячий шоколад с мороженым и вишенкой.
— Вишенки закончились, остались черешенки с черенками в глазури! – повар зевнул, прикрыл рот когтистой лапой, словно пришил лапу для устрашения клиентов.
— А… Гм. Простите мою неделикатность, остальное – имеется в наличии, как слеза невинного ребенка?
— Следующий! – раздатчик проигнорировал вопрос, почесывал живот (с татуировкой «Крыло аиста»), искал в пупке золотую жилу.
«Однако! — граф Яков фон Мишель нанизывал на серебряную вилочку кусочек черного трюфеля, удивлялся разнообразию неожиданностей в армии, пришел к логичному выводу, словно ступил второй раз в Лету: — Армию снабжают все Миры, а на искусство остаются крохи!»
После обеда – тихий час; граф Яков фон Мишель вместо полезного оздоровительного сна отправился на речку за вдохновением – пора бы уже и новую строчку в истории поэзии оставить, как след на асфальте в парке имени барона Амфибрахия.
«Музы, снабжение, обед натюрель!
Ломаю голову в соображениях, рекомендую себя себе: полночный зов Сильфиды…»
Граф Яков фон Мишель красиво поэтически закидывал голову, закрывал глаза в умилении от нахлынувшего вдохновения, не заметил, как спустился к реке, и уже готовился к рождению гениальной рифмы – так графиня мать-героиня готовит оперу, как почувствовал, что наткнулся на скалу, а между скалой и камзолом – два поэтических холма, натуральных, как добрые лучики в очах матушки.