Страница 17 из 33
Но хулили Алычу, укоряли за зависть, называли сырой заготовкой человека!
Красивым – везде дорога, и не нужно с поясом шахидки выпрыгивать из самолета, грудями на свою мечту! – Девочка одарила меня ласковым взглядом, потупилась, взглянула мне за спину – в будущее смотрела. – АХ! Мы над целью – материальные чайки в море безмолвия!
Еще несколько секунд, и стану прима-балериной, факкумиром миллиардов китайцев!»
Пол в самолете выгнулся дугой, будто под ним мифический червяк проползал по своим делам из Петербурга в Париж!
Девочка и мальчик страшно закричали, выпучили глаза, били друг дружку кулачками – сначала в груди, затем по лицу – забава второгодников в школе.
Я – сметливая, в самолете развивала свое дарование и прирожденную любовь к авиастроению – ринулась в кабину летчика – сто коней седовласых меня не догонят.
Мальчик беженец и девочка с мечтой о звании народной прима-балерины России – вылетели из самолёта в Иерихонскую трубу!
Не помню – с парашютами летели, или на энтузиазме первых поселенцев в Сибири.
Охнуло, грохнуло внизу – наткнулись каждый на свою мечту, достигли цели жизни – товарищи по мировому могуществу!
Я со слезами крепко-крепко – волк меня не оторвет – держала за шею лётчика, вспоминала его родню до седьмого колена.
Летчик бранился, извивался танцовщицей в спальном мешке, пытался выбросить меня из самолета, называл балластом, корзиной с мусором.
Почти сбросил, но я изловчилась, шилом проделала сквозные дырки в его шее, просунула в дырки проволоку оловянную, закрутила проволоку морским узлом имени матроса Железняка и держала петлю – не вырвется летчик из моих дружеских объятий.
Обратно полетели, летчик присмирел, каялся, рассказывал, что часто на тропинках возле своего многоквартирного дома в Перово расставлял капканы на старушек; наслаждался с детской площадки воплями бабулек, их предсмертными стонами и хрустом переломанных бамбуковых костей.
Денег у детишек из Перово нет; развлечений – ларёк ограбить или старушку (ушлые старушки, с обрезами и кинжалами прогуливаются) в капкан поймать!
Водитель самолета рассказал и о режиссере, который нас в самолет с поясами шахидок загрузил, превратил в управляемые бомбы.
«Не режиссер он, хотя каждый человек — режиссер человеческих душ! – летчик сбивал пламя с двигателя, хохотал, глаза его сверкали в адском пламени. – Детишкам обещает исполнить мечту, но сбрасывает с бомбами на склады конкурентов; горохом торгует – несколько складов горошка Бондюэль в Европе уничтожит, и его Краснодарский горох сразу в цене поднимается на несколько копеек – бизнес.
Дети со взрывчаткой летят, тревожатся, но видят не склад, а училище со своей мечтой!
Тебя, девочка, не обманул – великое будущее у тебя, корыстная обладательница оловянной проволоки.
Не дотянусь из-за проволоки, иначе – убил бы тебя, задушил и сбросил с бомбой на управление народного хозяйства – не люблю хозяйственников!
На Луне живут карлики, которые простят меня?» – выкрикнул, вырвал проволоку с мясом, не удержался и вылетел в дыру; инквизиторское выражение чёрных глаз удивило меня и насторожило.
Самолет – добродушный водоплавающий жук — на автопилоте в лес долетел.
«Не убедитесь, что человечество в моем лице умиляется вам и лукошку с малиной! – к режиссеру подошла, поклонилась и пояс шахида ему в руки вложила, подарок от чёрта. – Не долетела я до счастья, а вы – нажмите сами кнопочку, дяденька в розовых очках Гум Гама ( О Гум Гаме нарочно сказала – потому что непонятно и умно; Гум Гам – имя волшебного голубого мальчика из старой книжки моей бабушки).
Когда кнопочку нажмете – увидите своё счастье; других счастьем одариваете – беженцу политическое убежище в Дании, девочке – пост прима-балерины, мне местонахождение Правды указали – нерасторопная я, не выпала из самолета на Правду, журю себя, называю яблочком в сметанке.
О себе забываете в трудовых буднях лошадки!
Хвоста у вас нет – подгладывала за вами, чёрта в вас искала рогатого, наглого похитителя душ, а теперь думаю: лошадиный хвостик вас бы украсил, в Новогоднюю елку превратил!»
Режиссер принял из моих рук пояс шахидки, внимательно на меня взглянул – так учитель пения рассматривает гроб – подарок на день Рождения.
«Да! Указывал путь к мечте детства детишкам, склады – что склады врагов – второстепенное, пустое.
Коммерция – не балерина, далеко не убежит в пуантах с толченым стеклом! – в уголках лукавых очей недоуменного доброго режиссера мелькали желтые розы расставания. – Пять лет я в Олимпийском комитете работал на должности необузданного своевольца – допинг в компот боксерам подмешивал, воровал анализы мочи гимнасток, подрезал канаты акробатам – мало ли шалости в государственной душе.
О куске печеного картофеля не заботился, всё мне в рот бежало; в баню пойду – группа пловчих синхронного плавания со мной – ластятся, обольщают, вымаливают Олимпийские медали!
Не жалко мне – берите, сколько хотите медалей, и Олимпийские рекорды вам припишу – владейте, прекрасные нимфы с фабричными трубами в душе.
Тысячи поддельных Олимпийцев с избыточным весом бродят по просторам Китая и Америки: никто не докажет, никто не посмотрит, а, если заинтересуется – Бразильским карнавалом с голыми куклами интерес его перебьют, ромом гавайским зальют – не вспомнит дознаватель – куда шёл, кто он в этом Мире бушующем.
Итоги расхищения Олимпийского имущества разрастались бурьяном в моей душе.
Правды захотел; ты ищешь Правду, девочка с умными ушами – да, уши умнее мозга, а я Правду хотел получить в художественной гимнастике.
Голых балерин приглашу, гимнасток, и снова – пловчих – неуютно они на воздухе чувствуют, пловчихи, жабрами воздух жадно глотают, чешуей блестят – караси в теле русалок.
Мне никто не отказывал, потому что расплачивался Олимпийскими медалями.
Ночью, когда уборщицы спят с открытыми ртами – вход в ад вместо рта – на мешках со сдутыми мячами, я представление давал: бегал, прыгал, изгибался, на брусья по лестнице залезал – дышал тяжело, пыхтел, трудно, если лишних два центнера на ягодицах и животе.
Изображал из себя балерину и верил, что Правда – с безбрежной фантазией поэтессы – упадет мне в руки горячим хлебом.
Зрительницы — наемные спортсменки – воплями выражали восторг, хлопали в ладоши, ставили мне высшие баллы по скаканию на бревне и по танцам на опилках – кловуны Ракомдаш и Ерема мне кланялись из гробов.
Во время очередного моего представления — пыхтел, тужился – подошла недоедающая женщина лет шестидесяти; суровое лицо её источало ненависть вперемешку с материнской любовью.
«На каждом этапе жизни осматриваемся, ищем под ногами полезные съедобные грибы, а выше коленок нет надобности заглядывать – пошлости выше коленок, детородные органы имени Рокосовского и Клары Цеткин!» – женщина мне сверток с грудным младенцем протягивает, младенец – угольного цвета с фиолетовой помадой на губах – негр, не побоюсь громкого слова, навеянного школой амстердамских нянек.
В Амстердаме окончил курсы гувернанток — радовался, и радость моя пригодилась при встрече с женщиной, в лоб её ударил гирей радости.
«Не привыкла доверять жирным мужчинам, которые прячут инфантильные страхи за ложными выступлениями перед купленными зрительницами.
Возьмите своего ребенка, папаша, сделайте генетический анализ крови – убедитесь, что негритенок – ваш, несмотря на бесстыдную неполиткорректную белизну вашей сибирской кожи.
Воспитайте его в духе Шаолиньской терпимости – чуть что – ногой в харю – ТРУХ-БУХ!
Если во время учебного боя покажет свою добродетель, мастерство хулы и журьбы – не отделывайтесь от него, не называйте докучливым дознавателем, а поместите в одну золотую клетку с венценосным радужнозадым павианом».
Женщина замолчала, сжала ниточки губ, слова её – умные, колдовские, потому что – непонятные, как вОды Берингова моря.
«Вы – пифия, предсказательница?
Похитительница сердец балеронов?» – с размеренной страстью в ужасе целую её морщинистые ручки, сравниваю их с железнодорожным полотном. Нечаянно уронил ребенка в опилки – пусть его, утром найдут, в детский дом имени Крейсера «Аврора» поместят. – Часто шалил с балеринами и гимнастками, допускаю – что в одном случае из ста сиксилиардов – от белого штангиста и белой балерины родится чёрный африканский вождь племени.