Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 75 из 83



— Это верно, — тихо подтвердила Милена.

— И она решилась на этот шаг, — продолжил Марков. — Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты в Полынье, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она этот шанс использовала на сто процентов.

— На девяносто девять, — поправил его я. — Один процент остался за Раструбовым. Одну змею ужалила другая.

— Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! — усмехнулся Сеня. — Что ты собираешься с ним делать?

— Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. — Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. — Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.

— И все-таки смерть Ксении ужасна! — вздохнула Маша.

— А Николая? — прищурился на нее Марков. — Нет, ребята, я начинаю верить в Божий суд. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает. И мне ее ничуть не жаль.

— А как хитроумно она все продумала, — поразилась Милена. — Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.

— Да, со временем из нее бы вышла гениальная преступница, — согласился Марков. — В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.

— Спасибо, — поблагодарила его та. — Ты очень любезен.

— О москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… — поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.

До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира. Это случилось в одиннадцатом часу, когда темная ночь уже стала покрывать Полынью, а луна разочарованно смотрела на землю… На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. Оно ползло к небу, будто именно сейчас начинало всходить новое, страшное солнце, пришедшее на смену старому. Уже тогда нехорошее предчувствие сжало мне сердце. Я догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.

— Боже, что это? — громко прошептала Милена.

— Случилось то, что я и предполагал, — отозвался я.

Не раздумывая больше ни секунды, я побежал к пожарищу. Там творилось что-то неописуемое. Церковь была охвачена огнем с разных сторон, и уже по одному этому можно было понять, что она загорелась не случайно. Пламя полыхало так сильно, что его жар охватывал пятившуюся назад толпу. Здесь было, наверное, человек семьдесят, чуть ли не половина жителей поселка. Они также были охвачены огнем, но внутренним, вырывавшимся из глубин души при виде дьявольского зрелища. Толпа эта превратилась в многорукое животное, у которого отсутствовали и мозг и инстинкт, оно было безумно, потому что давило и топтало самое себя. Где-то кричали женщины, плакали дети, а брызги огня падали на их головы…

— Где Милена? — выкрикнул я, стараясь не смотреть в сторону церкви. Но то, что я сейчас увидел, уже приковало мое внимание намертво, и я подумал, что эта картина навечно отпечатается в моих глазах. Там, в огне, на дверях храма висел распятый отец Владимир, и его облик был божественно страшен и суров.

Мне казалось, что я сойду с ума… Я уже не мог говорить, лишь что-то мычал, не отводя глаз от пылающего пламени. Потом я почувствовал, как Марков хлещет меня по щекам, и посмотрел на него.

— Я слышу, слышу тебя, уймись, — говорил он. — Сене удалось увести Милену и Машу домой. Они еле вырвались…

— Это Монк, — произнес я.

— Да, Монк, — повторил за мной Марков. — И Намцевич.



— Их надо убить.

— Убьем, куда они денутся…

Его спокойный голос немного отрезвил меня. Я вспомнил об Аленушке. Неужели ее… тоже? Надо найти, немедленно найти ее… Не помню, сказал ли я об этом Маркову, но он и так понял меня.

— К дому священника, — сказал он. — Быстро!

И тут мы услышали громкий, перекрывающий все другие крики вопль, донесшийся с крыши «айсберга»:

— Гранула!

Там стоял Монк в окружении своих служек. Его белая борода развевалась, как дьявольское знамя, покрытое кровавыми отблесками зарева. Я рванулся к нему, но Марков снова удержал меня.

— Не пробьемся сквозь толпу, — сказал он. — Потом.

Но зато я заметил, как к «айсбергу» прорываются другие люди, орудуя чугунными дубинками: это были местные бойцы из отряда самообороны, и среди них — сам Ермольник. «Дай-то Бог, — подумал я, — чтобы они проломили им всем головы!» Мне некогда было смотреть, чем все это закончится, — теперь мы мчались с Марковым окольной дорогой к дому отца Владимира. Он тоже горел, но, наверное, его подожгли значительно позже, поскольку из окон только показался дым. Там ли Аленушка? Не останавливаясь, Марков с ходу вышиб плечом дверь, и мы влетели внутрь. Горела прихожая, но мы проскочили сквозь пламя, устремившись в комнату. Она уже была заполнена едким дымом, и я закричал, зовя девочку. Ее голос послышался откуда-то снизу, и я понял, что она прячется, скорее всего, под кроватью. Быстро нагнувшись, я наткнулся на ее руку и потянул к себе.

— Егор, я нашел ее! — выкрикнул я, чувствуя, что он где-то рядом.

— Назад нельзя, к окну! — отозвался он.

Я услышал, как разлетелось стекло.

— Сюда! — крикнул Марков снаружи.

Пошатываясь, неся Аленушку на руках, я подошел к окну и, перегнувшись, вывалился на землю. Потом мы откатились подальше и отдышались.

— Ну, все, — сказал Марков. — Теперь отнесем ее к нам.

Я молча кивнул головой. Всмотревшись в лицо девочки, я подумал, что она спит. Но это было не так. Она потеряла сознание.

— Идем, — произнес я, продолжая держать ее на руках. А от того места, где горела церковь, стали раздаваться короткие автоматные очереди. Что там сейчас происходило? Но мне это уже было не так важно. Аленушка была спасена, а все остальное, клокочущее в огне и безумии, теряло смысл — там воцарились лишь злоба, ярость, месть, смерть, сам Сатана. А любовь оставалась с нами, на моих руках. Я бережно нес ее, прижимая к сердцу, а Марков изредка поддерживал меня, шатающегося, наглотавшегося дыма. Мы подошли к дому, где около калитки нас встретили Милена и Маша. Хорошо, что они ни о чем не спрашивали меня, — я бы не смог им ничего ответить. Мне вообще казалось, что отныне я онемел.

Эта тяжелая ночь была бессонной для всех нас. Милена уложила Аленушку в кровать, а сама просидела рядом с ней до утра. Не спал и я в соседней комнате, слыша, как тихо бродит по залу Марков, как вполголоса разговаривают о чем-то Барсуковы, как кашляет Григорий. Я смотрел на белеющую в темноте стену и вспоминал всю свою жизнь. Временами я уплывал в свое детство и улыбался, а потом чувствовал, как у меня сводит скулы и сжимаются зубы. Призраки и тени окружали меня, и я мысленно разговаривал с ними, спорил, убеждал в чем-то. Мне казалось, что мы обсуждаем что-то важное, а это было лишь эхом моих дней, которые прошелестели по земле совершенно бесцельно… Но еще есть время, есть надежда и есть будущее, в которое надо войти, как в омывающую тебя купель. Нет, не кончен мир. Он возродится, пока в нем существует любовь.

Утром мы узнали страшные итоги ночного кошмара: семь человек были задавлены в толпе насмерть, троих «монковцев» во время потасовки убили бойцы отряда самообороны Ермольника, но и двое из них были застрелены охранниками Намцевича. Несколько человек позднее скончались от ран. Был подожжен и сгорел дотла и «айсберг» Монка, а сам он исчез, скрываясь, скорее всего, в особняке Намцевича. В уничтоженном огнем храме страдальчески погиб отец Владимир… В поселке наступило короткое, странное, обманчивое затишье, словно бурлящее море внезапно успокоилось на несколько мгновений, чтобы с новой силой взметнуть к небу яростные волны, способные заслонить солнце.