Мышеловка

— Что ты нас, экскурсовод несчастный, таскаешь за собой, как баранов? — сказала она. — Ну и что мы увидим с твоей Пизанской башни? Как хорошо, свежо и прекрасно болото вокруг нас? Глаза бы мои его не видели… И тебя, кстати, тоже. Я купаться хочу. Давайте наймем лодку и покатаемся по озеру!

К ней тотчас же присоединились Марков и Ксения. А Комочков решил вообще уединиться, посидеть где-нибудь в теньке и подумать над смыслом жизни и своей будущей статьей. Он даже и название ей уже придумал: «Падение в Полынью, или Мистические реалии нашей жизни».

— Как, звучит? — спросил он меня.

— Там будет о смерти деда?

— Там будет обо всем, — хитро сощурился он.

— Тогда пиши, борзописец, — напутствовал его я, а вслед удаляющейся к озеру троице проворчал: — А вы катитесь, птицы водоплавающие…

И мы с Барсуковыми пошли к башне. Разлад в нашем милом семействе начинал крепчать. Я чувствовал, что не только мы с моей милой женушкой, но и все пятеро наших друзей переходим в какую-то новую фазу жизни, меняемся под воздействием невидимых причин. Как тут не согласиться с Комочковым о «мистических реалиях»? И даже случившийся оползень был закономерен, как необходимое звено в нашей мутации.

Мишка-Стрелец лежал на травке и листал затрепанную книжку, но, едва лишь увидел нас, вскочил на ноги.

— Дай закурить! — обратился он ко мне, глядя своим голубым и серым глазами в разные стороны. Его оттопыренные уши просвечивали на солнце. Тотчас же, без всякого перехода он продолжил: — Ну, значит, так: с вас каждого по три доллара минус налог за бездетность плюс полтора доллара за бинокль и еще один со всей группы. Итого: одиннадцать долларов двадцать пять центов. За деньгами могу зайти завтра.

— Мишенька, ты не перегрелся? — спросил я, поднимая с земли книжку: это оказались «Персидские письма» Монтескье, выброшенные мною на помойку, когда я разбирал хлам в доме деда. — В прошлый раз ты брал гораздо меньше.

— Изменились обстоятельства, — деловито сообщил он. — Наш поселок превратился в закрытую зону, а значит, и попасть на башню стало труднее.

Какая-то логика в его словах была.

— Ладно, — согласился я. — Полезли.

Вскоре мы все четверо оказались на небольшой площадке с перильцами. Первой стала осматривать окрестности в бинокль Маша.

— Мадам, обратите внимание налево, где плещется лазурь озера, а одинокая и крикливая чайка напоминает бегущую из сераля султана наложницу, — пыжился Мишка-Стрелец. — А прямо перед вами расстилается вытканный мхом болотный ковер, по которому так и хочется пройтись босиком…

Да, чтение Монтескье явно пошло ему на пользу. Потом бинокль взял Сеня, но, в отличие от жены, ему мало что понравилось.

— Пошло все это… — хмуро сказал он, — чайки, ягодки, ковры, мхи, рогатые олени и бегущие по волнам султаны… А вот это уже интересно.

— Что именно? — полюбопытствовал я.

— Наш Николя, вместо того чтобы писать статью, крутит щуры с какой-то рыжей цыпочкой.

— Это, наверное, Жанна, медсестра доктора Мендлева, — догадался я, а Маша отобрала у мужа бинокль и направила в ту сторону, куда показывал Сеня. При этом ее миловидное и нежное лицо приобрело какое-то странно-озлобленное выражение, словно бы начиная каменеть. Я заметил, что и Сеня косится на нее ледяным взглядом. Может быть, он догадывается о ее связи с Комочковым? Такие вещи никому не удается скрывать слишком долго: это все равно что выхватывать из клетки со спящим львом куски мяса — когда-нибудь да попадешься.

Получив бинокль, я не стал выслеживать нашего пишущего ловеласа, а навел его на замок Намцевича. И меня сейчас занимал не столько сам хозяин, сколько эта загадочная черноволосая красавица — Валерия, к которой я испытывал странное и неодолимое влечение, словно бы поздняя и последняя страстная любовь деда каким-то образом перетекла в меня. Я теперь исполнял его волю и желания. Но кто же из нас воплотился друг в друга: он в меня или я в него? В этом чудилось какое-то сверхъестественное начало, но мне в этот момент не хотелось о том думать, поскольку я увидел на широком балконе, где пил кофе с Намцевичем, любопытную картину. Там сидели двое: Валерия и местный учитель Клемент Морисович. Он что-то взволнованно объяснял ей, держа ее ладони в своих руках, а она отрицательно качала головой. Чувствовалось, что между ними происходит какая-то сцена. Объяснение? «Боже, как она прекрасна! — подумал я. И тотчас же меня посетила другая мысль: — Эге, а ведь наш Песталоцци наверняка влюблен в нее…» Конечно, в кого еще здесь можно влюбиться, кроме нее и Девушки-Ночь? А репетитор ходит в замок почти каждый день, и, судя по всему, юноша он весьма пылкого и романтического склада.

Надо бы познакомиться с ним поближе. Выходит, что он был в какой-то степени конкурентом моего деда? Еще один потенциальный убийца? Чего не сделаешь ради любви… А уж убить соперника… Валерия вдруг вырвала свои руки и отвернулась от учителя. Тот поднялся, и на его лице отразилось такое отчаяние, что я даже искренне посочувствовал ему. Клемент Морисович отошел в сторону, а на балкон вышел Намцевич, держа в руке мелкокалиберную винтовку. Учитель сухо поклонился ему и скрылся за дверью. Очевидно, они услышали шаги Намцевича и прервали свое объяснение. Эге, поглядим, что будет дальше. Я чувствовал себя как любопытный школяр, подсматривающий в замочную скважину. Намцевич что-то сказал Валерии, но она не ответила, отвернувшись и от него. А девушка-то, видно, с характером… Кем же она ему приходится? Намцевич приладил к плечу винтовку и стал стрелять. С каждым его выстрелом с веток деревьев падало по одной вороне. Не из этого ли ружьишка в меня пульнули, когда я шел к Ермольнику? Но с такой меткостью Намцевич запросто мог пробить мои мозги, значит, хотел всего-навсего пугнуть. Вскоре Намцевичу надоело охотиться на ворон, он зевнул, снова сказал что-то Валерии, и на этот раз они вместе ушли с балкона.

— Что ты там высматриваешь, как шпион? — услышал я бурчанье Сени. — Пошли вниз.

— Погоди, — ответил я. — Дыши воздухом.

А сам перевел бинокль на озеро. Где-то на середине его качалась лодка, а возле нее плавали Марков, Ксения и Милена. Судя по всему, им было очень весело втроем. Ладно, купайтесь. Потом я посмотрел на болото, подкрутив настройку. И здесь меня тоже ждало нечто любопытное. «Надо почаще лазить на эту башню, — подумал я. — Чего только не увидишь». Там, на болоте, какой-то человек прыгал по кочкам с ловкостью орангутанга, хотя сам он был довольно пузат. Достигнув отдаленного островка суши, он нагнулся, подобрал что-то с земли и положил в рюкзак. Затем повернулся в мою сторону лицом, и я узнал в нем пекаря Раструбова. Его характерные тараканьи усы топорщились, как стрелки. Эге! Чего это он там выискивает? И ведь не боится по болоту шастать… Видно, тропы знает. Передохнув, пекарь, вновь запрыгал по кочкам, удаляясь все дальше и дальше. Тут Барсуков буквально вырвал у меня из рук бинокль.

— Хватит, — сказал он раздраженно, изменив своему обычно спокойному и доброжелательному состоянию духа. — Куда поведешь нас теперь, Харон? Или тут больше смотреть не на что, кроме как на болотную тину?

— Почему же, — ответил я несколько обиженно, чувствуя себя здесь, в Полынье, как бы уже своим. — Найдем зрелища.

— Это точно, — согласился Мишка-Стрелец. — Зрелищ у вас будет предостаточно… Погоди-ка, — обратился он ко мне, чуть попридержав за рукав. — Ты… эта… ничего лишнего не сболтнул Петьке?

— Какому Петьке?

— Ну, Громыхайлову! Насчет того, что я видел его ночью? Когда они мешок тащили к озеру.

— Нет, — сказал я. И потом добавил, краснея: — Но у нас был с ним разговор. И по-моему, он догадался насчет тебя. Ты извини, Миша. Как-то все так получилось…

— Получилось, получилось! — разозлился он. — То-то я гляжу, он на меня зуб заимел… Сволота ты, Вадим, порядочная. Вот взять бы тебя за это да сбросить с башенки…

Барсуковы прислушивались к нашему разговору, стоя чуть поодаль. А я ощущал свою вину перед Мишкой и не знал, что ему ответить. Он между тем продолжал: