Девушки и единорог

Дьявол закрыл за собой дверь. На нем была черная каскетка, его лицо и руки тоже были черными. Он говорил по-английски. Поклонившись леди Гарриэтте, он протянул руку сэру Джону, вложившему в эту руку билеты.

— Какие вы глупышки! — сказала гувернантка. — Разве вы не видите, что это контролер?

Дьявол улыбнулся девочкам, вернул билеты, поблагодарил и вышел из купе в новом облаке дыма. Леди Гарриэтта принялась кашлять в кружевной платок, прижав его к лицу. Сердца девочек перестали прыгать в груди, словно сумасшедшие белки.

— Кто такой контролер? — спросила Элис.

— Не будьте такими глупенькими. Разумеется, это человек, который контролирует.

— Что значит «контролирует»? — спросила Китти. Ей было всего пять лет.

В беседу вступил сэр Джон.

— Контролер, — сказал он, — это человек, которому поручено проверять, имеют ли пассажиры документ на право проезда и соответствует ли этот документ классу купе, в котором они находятся.

Довольный исчерпывающим объяснением, он огладил бороду обеими руками. С возрастом она потемнела и сейчас цветом напоминала сигару, как и его шевелюра. Волосы на его голове отступили, обнажив половину черепа. Когда сэр Джон говорил, на этом гладком куполе над его лицом, имевшим прямоугольную форму из-за бороды, играли блики, соответствовавшие тональности его слов.

— Вы должны понимать, — сказал он, — что у контролера очень опасная профессия. Он перебирается из одного купе в другое по подножкам, в то время как поезд несется на всех парах. Чтобы зарабатывать на жизнь, он ежедневно рискует своей жизнью[11].

— Это отважный человек, — сказала француженка Эрнестина, горничная леди Гарриэтты.

Леди Гарриэтта протерла виски платком, смоченным настойкой лаванды, и тревожно вздохнула. Она была на восьмом месяце, и корсет очень болезненно стискивал ее тело. Запах угля вызывал у нее тошноту. Путешествие никак не кончалось, и она боялась, что усталость не позволит ей сохранять достоинство. Из Лондона в Дублин они переехали пароходом, затем пересели на поезд до Миллингара, где ей повезло отдохнуть три дня у кузена. Затем снова поезд, причинявшей массу неудобств женщине в ее положении. А теперь, как сказал сэр Джон, им предстояло провести несколько часов в коляске. Она была готова многим пожертвовать, окажись она уже на месте.

— А почему он не контролирует, когда поезд останавливается? — спросила Элис.

Вопрос озадачил сэра Джона. Он нахмурился, не сдержав удивления.

— Перестаньте задавать глупые вопросы, — шепнула гувернантка девочке.

— Ничего, ничего, — улыбнулся сэр Джон. Он нашел ответ.

— Потому что пассажиры без билета, если такие есть в поезде, могут выйти из вагона и таким образом избежать проверки.

Китти ничего не поняла. Она уже открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но гувернантка быстро закрыла его влажной губкой, извлеченной из непромокаемого мешочка. Она быстро обтерла девочкам лица, чтобы удалить следы угольной пыли, потом отряхнула им платья и поправила шляпки, фиолетовую и коричневую.

Девочки были вынуждены замолчать и теперь чинно сидели, положив руки на колени. Воспитанные дети не должны проявлять назойливость. Им нельзя вести себя так, чтобы взрослые замечали их присутствие.

Каждый год детства длится бесконечно и по насыщенности событиями может сравниться с целой жизнью. Элис было семь лет, Китти — на два года меньше. На протяжении истекших столетий они никогда не находились так долго рядом с родителями, в такой интимной близости. До этого фантастического путешествия их вселенная была представлена исключительно помещениями для игр, комнатами для занятий, столовыми и туалетными комнатами на третьем этаже дома в Лондоне. Они играли, учились и спали под постоянным наблюдением гувернантки. На улицу они выходили только для непродолжительных прогулок. Они видели свою мать только вечером на протяжении нескольких минут. Она ласково улыбалась им и говорила какие-то нежные слова. Отца они видели по воскресеньям во время общей молитвы. Их воспитывали для предстоящего замужества, и они должны были стать совершенством. Когда им исполнится восемнадцать, им сделают высокую прическу, оденут в белое платье и отведут на первый бал. Сэр Джон и леди Гарриэтта были прекрасными родителями и любили своих детей.

Гувернантка, мисс Блюберри, ненавидела их, хотя и не знала этого. Она скрупулезно выполняла свою роль, не позволяя вырваться на поверхность глубинным чувствам. Дай им волю, и она тут же схватила бы кухонный нож и принялась с дикими воплями полосовать физиономии всем окружающим. Тощая, тридцати пяти лет, цветом лица напоминавшая вареную репу, она уже лет двадцать назад утратила облик подростка с нежным розовым личиком. Она знала, что никогда не выйдет замуж. Она была слишком образованной, чтобы выйти замуж за простого мужчину, и даже в расцвете юности не имела никаких шансов быть замеченной мужчиной из высшего общества. Она не чувствовала себя уютно ни в компании служанок, презиравших ее, ни в обществе господ, ее не замечавших. Ссылка в Ирландию лишала ее единственного, чем она могла гордиться, — чувствовать себя англичанкой. Она ненавидела этот дурацкий поезд, злилась на прошлое и будущее, на жизнь и на весь мир. Она достаточно крепко верила в Бога, чтобы ненавидеть и его, убеждая себя при этом в любви к нему.

Поезд остановился у небольшого деревенского вокзала. Смеркалось. Какой-то мужчина размахивал в сумерках фонарем, выкрикивая непонятные слова с диким акцентом. Леди Гарриэтта спустилась на перрон в сопровождении горничной для поисков гипотетических удобств. В купе сразу стало тихо и темно. Откуда-то доносилось меланхоличное мычание коровы, вдалеке лаяли две собаки, почуявшие появление незнакомого существа, бродяги или лисы. Прижавшиеся к гувернантке девочки таращили глаза в темноте, ощущая, как их охватывает восхитительный ужас. Их поезд застыл в неизвестном мрачном мире, постепенно проникавшем в купе сквозь темные окна. Правда, с ними находился их отец. В его присутствии им ничто не могло навредить. Поэтому они наслаждались испытываемым ужасом, точно зная, что в действительности им ничто не грозит.

Внезапно на крыше над их головами раздался грохот тяжелых шагов. Все дружно посмотрели на потолок. Китти негромко пискнула, словно птичка, над гнездом которой кружит ястреб. В потолке открылось круглое отверстие, через него в купе спустилась масляная лампа. Чья-то рука зажгла фитиль, и отверстие закрылось. Купе залил мягкий золотистый свет безопасности. Время дьявольских штучек закончилось.

Вдали раздавалось все более и более редкое неубедительное тявканье одной собаки; вторая, очевидно, уже заснула. Корова тоже помалкивала. Даже вокзальные шумы звучали в ночи приглушенно. Вернулась леди Гарриэтта с незабываемым, навсегда запечатлевшимся в ее мозгу воспоминанием о пережитом в пристройке к зданию вокзала. Горничная отправилась в очередную экспедицию с гувернанткой и девочками. Усатый кондуктор принес грелки. Леди Гарриэтта поставила на одну из них свои миниатюрные ступни и постепенно восстановила полный достоинства вид, начиная с небольшой шляпки, сидевшей, словно бабочка, на ее голове, и заканчивая высокими ботинками из кожи цвета опавшей листвы. Она была тщательно упакована в длинное платье с двумя рядами пуговиц от плеч до подола, символ ее общественного положения и ее рабства, так как без помощи горничной она была способна самостоятельно раздеться не больше, чем одетый в жилетку кролик.

Сэр Джон, в свою очередь, тоже спустился в ночь, чтобы, как он пояснил, выкурить сигару.

Незадолго до полночи поезд остановился с тяжелым вздохом, уткнувшись в висевший на дереве фонарь. Здесь, у выступавших из земли корней, заканчивалась железная дорога; дальше рельсы не продолжались. Поезд двинулся задним ходом, с грохотом и толчками проскочил стрелку, выйдя на параллельный путь. Отсюда он, попятившись, подошел к последнему вокзалу, готовый назавтра или через день двинуться в обратный путь.

11

В железнодорожных вагонах XIX века каждое купе занимало всю ширину вагона и имело свою дверь, выходящую наружу. Поэтому контролеры, которым нужно было перемещаться вдоль поезда, были вынуждены пользоваться не внутренним коридором, как сейчас, а расположенными снаружи вагона подножками.