Три повести

— Я? — спросила Варя удивленно.

— Да, именно вы. Видите ли, еще на Камчатке Алексей предположил или ему наболтали, что будто я стою на его дороге. Я никогда не стоял ни на чьей дороге, — добавил он упрямо, — тем более на дороге товарища. Поэтому я решил прийти к вам и сказать, что о нем некоторые говорят хуже, чем он этого стоит. Все мы делаем ошибки… и тем лучше, если их можно исправить.

— Вы — хороший товарищ, Ян… я это всегда знала, — ответила Варя. — Но в одном вы ошибаетесь. Если бы у него оставалась дорога ко мне, то на этой дороге вы, конечно, не стояли бы. Мы с вами давно привыкли понимать друг друга и без слов. Сегодня все-таки будем говорить словами. Помните, я как-то сказала вам, что, может быть, сама приду поговорить на одну тему?

Она поглядела на его лицо, как бы заново изучая его. По-военному короткие волосы ежиком торчат над лбом. Натуго мужской рукой пришита пуговица к вороту. И весь он заострился в настороженности.

— Я решила, что нам нужно быть вместе, если вы этого хотите, — сказала она напрямик.

Ветер нарастал, и беляки неслись по свежеющему к ночи морю.

— Вспомните, нам не было и по восемнадцати лет в те годы. А ведь это все равно что лететь через горящий лес. Некоторых и отнесло в сторону и опалило. Случилось то же и со мной… но я свою жизнь все-таки выровняла. Во многом помогла мне, конечно, работа. Мне остался до окончания института год. И вот вдруг вернулся Свияжинов. Я не хочу вам лгать: встреча с ним взволновала меня, не все можно вычеркнуть из памяти, и все же с этим навсегда кончено…

Паукст молчал. Его синеватые, как бы чуть выцветшие глаза смотрели мимо, на море.

— Я пришел к вам совсем с другим, — сказал он, не побоявшись ее обидеть. — У нас умеют иногда исказить облик людей, которых, в общем, не знают. Алексей — человек настоящий, и ему сейчас не легко. А что касается меня, то я давно ушел в сторону… было для меня это трудно или нет — это другой разговор. Я думаю, так будет лучше для всех…

— И для вас?

— Мне нужно, чтобы было хорошо вам.

— А если для этого все должно быть совсем иначе? Зачем вы тогда, в свою пору, так легко отпустили меня, Ян? — сказала она вдруг с какой-то горькой нежностью. — Мне не было и восемнадцати лет. Я помню, как вы пробрались в наш город. У вас тогда были длинные светлые волосы. И вы казались мне необыкновенным человеком, который пришел откуда-то совсем из другой жизни.

— Это так странно, Варя, — сказал он.

— Прошу вас — верьте мне.

Она положила ему руку на плечо, он помедлил, потом, наклонив голову, коснулся губами ее руки.

…Берег был в огнях. Пароход грузился на рейде. Загруженные шаланды двигались к месту погрузки. Паукст не вернулся обычным путем, а стал пробираться сквозь заросли, боковой тропинкой. Душный запах эфирно-насыщенных трав стоял в зарослях. Колючие кусты цеплялись и обдирали в кровь руки. Субтропической душной изобильной природой дышали сопки Приморья, сходившиеся к непрерывной цепи хребта Сихотэ-Алинь.

Он остановился на вершине горы. Широкий мир был раскинут до синей черты горизонта. И сверху безостановочно сыпался звездный блистающий ливень. Как бы из далеких скитаний впервые за целое десятилетие можно было вернуться к себе, к тому, что он сам твердо и сознательно ограничил для себя…

XXIII

В октябре началась пора гона. Ночью и днем трубили, ревели олени. Они продирались сквозь заросли, уже гривастые по-зимнему, серо-желтые, с темной полосой вдоль хребта. Это были молодые самцы, впервые начинавшие гон, и старые могучие темные быки. Шея, грудь, плечи были у них уже густо вываляны в грязи. Как бы в панцирных доспехах стояли они возле пасшихся самок, ревели и вызывали противника. И противник шел. Остервенело двигался он напролом, чтобы начать бой. Самки были согнаны в кучу и равнодушно дожидались, кому они достанутся. Посрамленный, забрызганный кровью и пеной, уходил побежденный, и победитель отгонял отбитый им табун. Нет, колесить без выстрела, ломать ноги задаром было Леньке не в охоту. Давно уже приспособился он к птичьему начинавшемуся перелету на лагуне.

Егерь вышел на рассвете один. Утро было легкое, в той воздушной дымке, когда небо задернуто парами. Он пошел напрямик через парк. Повсюду двигались, волновались, шумели, были доступны глазу олени. Для правильного содержания стада нужно было разумное соотношение сил: не слишком должны перевешивать в количестве самки; надо было постоянно высматривать и удалять бесплодных или приходящих с опозданием в охоту: поздний отел давал хилое потомство. Теперь олени не скрывались, разгоряченные гоном. К полудню егерь прошел всю восточную часть полуострова. Солнце уже высоко стояло в зените. Рубашка была мокра. Егерь спустился в распадок и сел отдохнуть. Торопливо сбегал как бы остудившийся на вершинах родник. Свалившийся ильм мочил в воде свои могучие ветви. Камышовка пролетела со свистом, увидела человека и испуганно наддала в высоту. Егерь снял рубашку, повесил ее на кусты и пригоршнями стал обливать плечи. Вода потекла по спине. Он только поеживался и крякал.

Умывшись, он сел полдничать. Капли еще блестели и просыхали на его плечах. Он достал из походной сумки хлеб и холодное мясо. Запивать можно было родниковой водой. Наконец он отдохнул и насытился. Теперь можно было двигаться дальше. Он надел непросохшую рубаху, запрятал в мешок остатки еды, перекинул ружье и пошел снова в горы. Блаженный холодок еще лежал на плечах от родниковой воды.

За распадком начинался дубовый подлесок. Егерь стал подниматься на сопку. Внезапно на северной ее стороне, совсем близко, он увидел быка. Это был старый самец в темной зимней окраске. На его сильной раздутой шее уже отросла грива. Бык ходил по увалу. Ноги его были выпрямлены. Он поднимал морду вверх и яростно дул через ноздри. Его копыто нетерпеливо ходило по мху. Позади, в отдалении, пасся табунок из десятка отогнанных им самок. Бык был горбат. Он казался горбатым от напряжения, от настойчивой неутомимости, с которой догонял по временам на ходу своих самок. Он яростно дул через ноздри, потому что вблизи бродили и выжидали другие самцы. Морда у него была в пене. Он поднял вдруг голову и затрубил «и-о-у», начав высоко и закончив низким трубным звуком. И сейчас же в чаще, где-то за дубовым подлеском, такой же голос ответил ему.

Егерь залег в стороне, чтобы высмотреть бой. Не раз пожалеет Ленька, предпочтя утиную охоту, этому шумному живому движению. Олень поднял голову и снова затрубил. И снова ему ответили из-за чащи. Он стал беспокоен, перебегал с места на место, мочился на ходу, тряс головой, дул через ноздри. Противник шел сквозь чащу, такой же яростный, готовый сражаться за жизнь. Жизнью был табун покорных рыжевато-серых самок, ощипывающих дубки в стороне. Самок нужно было сделать своей семьей, чтобы мирно отделиться затем и, сбившись табунами самцов, успеть набрать тело до снегопада. Теперь олень все чаще трубил и безостановочно двигался. Скоро послышался треск. Оленья голова показалась в чаще. Он был моложе — это был пятилетний олень. Егерь сразу определил его возраст по толщине прекрасных, широкой своей восьмиконечной короной стоящих рогов; он шел сквозь подлесок, видел самок и ревел. Но бык стоял на пути. Это был старый могучий бык, и олень почувствовал его силу и замедлил движение. Они остановились друг против друга в отдалении, дули сквозь ноздри и выжидали.

Внезапно бык, охранявший табун, кинулся вперед. И сейчас же поднялся навстречу, столкнулся с ним грудью, страшно застукал рогами о рога противник. Удар был силен, но он устоял. Бык засопел. Ноги его снова поднялись, и он снова обрушился на противника. Минуту шел стук рогов, храп, сопение, удары задними ногами. Затем, опрокинутый ударом рогов, противник упал, но сейчас же вскочил. Они опять стояли друг против друга и тяжело дышали. Помедлив и потоптавшись на месте, они снова столкнулись. Их наклоненные головы сплелись рогами, шеи раздулись от напряжения и ярости. Но ни один не осилил другого. Старый бык повернулся и ударил противника задними ногами под брюхо. Противник ответил таким же ударом. Теперь они бились задними ногами, как бы давая отдохнуть своим натруженным шеям.