Страница 18 из 115
При дворе Папы Римского Алексея II любовь была превращена в публичное зрелище, в котором участвовали красивые куртизанки и крепенькие лакеи с особо развитыми формами в нижней части туловища.
Но в это время чувственные удовольствия стали не только привилегией мужчин, но и женщин. Пресные мужья с их однообразным, нудным сексом по обязанности заменялись великолепнейшими любовниками из бедных офицеров, желающих подлатать свой скудный карман.
Шествия жен в ближайшие погребки под густой вуалью стали повседневным явлением. То, что раньше получали только мужчины, стали получать и женщины.
Но вот наступила, скажем, эпоха абсолютизма — проститутка, то бишь фаворитка, уходи в подполье, во дворце не высовывайся слишком, маскируйся под фрейлину какую и ожидай своей очереди для ласк короля. А он имел ключи от всех покоев фрейлин (а если не имел, то потайную дверь в их покои вырубал, как это сделал несовершеннолетний Людовик XIV, на все увещевания матери Анны Австрийской отвечавший, что его страсть выше ее нотаций), навещал когда хотел и какую хотел, мужа законного бесцеремонно с нагретого ложа вытуривая. А если который упирался и еще колотым оружием царю грозил, что-то там о чести своей бормоча, с тем расправа коротка: шибанут с лестницы вверх тормашками, и дело с концом. Так именно случилось с королем Франциском I, когда ревнивый муж не только нагретое ложе супруги ретиво королю не уступил, но еще и шпагой начал перед глазами размахивать, — он летел через 101 ступеньку дворцовой лестницы, и только мягкий ковер несколько его муки сгладил. Правильная это была расправа, потому как смертные должны понимать, в какую эпоху живут — в эпоху абсолютизма. А логика абсолютизма свой закон нравственности вывела: „Кто разделяет ложе с королем, не совершает позорного поступка, только кто отдается маленьким людям, тот клеймится пятном проституции“.
Следовательно, та, которая дарит свою любовь королю, совершает благородный поступок. Прямо философия негра Кали или — „Что такое хорошо, и что такое плохо“. „Вот если у Кали корову украдут — это плохо, а если Кали корову украдет — это хорошо“.
Мы не вникаем здесь в лицемерие такой философии, но именно она породила религиозное ханжество во всех религиях, в православной особенно. Вспомним, что под „плащом служения Богу“ разные православные странники наводнили Россию своими науками „усмирения беса“, когда под этим именно предлогом разврат, половые оргии и прелюбодейство для удовлетворения собственной похоти возводились в ранг высшего „единения с Богом“. Именно тогда и возник на российском небосклоне наш Распутин. Он „снимал страсти“ с истеричных, сексуально не удовлетворенных женщин всех рангов — от мещанок до аристократок обыкновенным с ними половым сношением, гарантируя им безгрешность такого акта с „божьим человеком“.
В эпоху абсолютизма король был всем — богом и царем, и каждый муж должен был считать за честь уступить свою жену высокопоставленному ночному гостю. И многие Мужья эту эпоху соответственно понимали, протест свой не выражали, а потихоньку ретировались, заслышав в коридоре шаркающие шаги короля, направлявшегося в спальню их жен. А если ретироваться не успевали, то быстро шмыгали в прилегающие уборные, и тогда им приходилось быть свидетелями ночных подвигов своего высокого конкурента. Но бедные, несчастные мужья должны были еще и помалкивать, когда высокий друг награждал их жен ребеночком. Такое снисхождение мужей высоко оценивалось женами. И старались они вовсю при всяком удобном случае урвать благосостояние и карьеру своему муженьку. Многие аристократки большие богатства в дом приносили, когда ринулись в Лондон для продажи своего тела. Повинуясь эротическим капризам могущественного повелителя, завоевывали себе и мужьям высокое общественное положение.
Но Россия — страна отсталая. Там долго еще бабу будут в „черном теле“ держать, на удовольствия сексуальные ее мозг и тело не нацеливая.
Словом, в области секса то, что разрешалось мужчине, не разрешалось женщине. Вот и приходится нашей скучающей царице страдать и сгорать от любовной страсти в одиночестве, поскольку любовника ей иметь нельзя и к мужу хаживать без позволения нельзя. И когда муж долго ее „не похочет“, возникали у нее разные любовные видения, как это случилось с нашей царицей Прасковьей, женой брата Петра Великого, Ивана.
Ей вдруг возомнилось, что муж к ней каждую ночь хаживает для детопотомства и она собственноручно его пылко обнимает, а оказывается, она обнимала густой воздух в своем затхлом, темном тереме. Да, царицы и их дочери жили и росли в теремах, удаленные от ока человеческого. Царевны были самыми несчастными существами на свете. „Сочетаться браком с иностранными принцами не позволяли господствующие тогда нравы, выходить замуж за простых граждан считалось ниже их достоинства. И обрекались они на безрадостное и бесполезное одиночество. Их жизнь протекала в тихом уединении. Однообразной чередой проходили грустные дни, посвященные вышиванью или ничтожным сплетням с боярынями и сенными девушками. Они (царевны) рождались, жили и умирали, не ведая ничего, что вокруг них совершалось, и сами никому неизвестные. Одно — царевны!“[30] Ничего в этом безрадостном существовании русских царевен не преувеличил историк Щебальский. Скука и беспросветность! „Баста!“ — сказала сводная сестра Петра Великого царевна Софья и шмыгнула из терема на волю. И как легко ей свежим воздухом задышалось после затхлых кремлевских стен! Она и стихи пописывала, и книжки читала, и несколько иностранных языков изучила, а главное — мужчин в свою светлицу пустила. Попрала весь домостроевский порядок с его невозможным воздержанием и распахнулась вся и для дел государственных, и для любви и порока. Взмахнула крылышками своими „подрезанными“ и полетела… „Крылышки подрезали“ девице, когда она достигала совершеннолетия. О, пардон, мы не объяснили вам, дорогой читатель, что означает сей афоризм. Девушка состоятельная в период отрочества носила за плечиками изящно сшитые крылышки, наподобие тех, какими украшен античный купидон. Это был символ, означающий ее непорочность и невинность как ангела небесного. Когда наступало совершеннолетие девушки, „крылышки“ ей обрезались в буквальном смысле слова — ножницами, и она, как птичка, выпущенная из клетки, получала несколько больше свобод, хотя в жизни, согласитесь, летать птице с подрезанными крылышками не очень-то удобно. Так история переиначила смысл этого афоризма. Послушайте, как император Петр Великий подрезал „крылышки“ своей дочери Лизаньке, будущей императрице Елизавете Петровне, когда она достигла совершеннолетия: „Император взял ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедало духовенство. Здесь поднесли ему ножницы, и он, в присутствии государыни и всех придворных дам, отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, нежно поцеловал ее, а всем присутствующим преподнесли по стакану вина“[31].
Вопреки афоризму, Лизанька и с подрезанными крылышками далеко полетела: аж на двадцать лет править Россией.
Конечно, цари, может, и любили своих дочерей, но все же предпочитали им сыновей. Дочь считалась человеком как бы второго сорта. Рождение дочери в домостроевские времена горем и несчастьем считалось. Уж на что Екатерина Великая просвещенная была государыня, с французскими философами переписывающаяся, но и она неудовольствие выражала, когда у ее сына Павла стали одна за другой дочери появляться. На поздравление своего секретаря Храповицкого по поводу рождения пятой внучки Екатерина так возразила: „Много девок, всех замуж не выдадут“.
По этому поводу в переписке с Гриммом она сетовала, что семейство ее сына все больше „умножается барышнями“. „Сказать по правде, я несравненно более предпочитаю мальчиков, чем девочек“. И не думайте, дорогой читатель, что только в России было такое „низменное“ отношение к дочерям. А что в западных, монарших странах творилось? Шум, гам, плач, слезы, истерики на всю Европу закатываются! Это несчастные королевы дочерей народили! „Все! Больше в твою спальню я не ходок“, — твердо в гневе заявил своей жене Марии Лещинской французский король Людовик XV, когда она ему подряд то ли пятерых, то ли шестерых дочерей принесла. А Генрих VIII в спальню к Анне Болейн с опаской начал заходить, когда она ему вторую дочь родила. „Что, дочь! — кричал в сильном гневе. Да как ты смела? Лучше бы сына слепого, глухонемого, калеку, но сына! Идиота, но сына!“[32] Анна Болейн, еще от вторых родов толком не оправившись, поднапряглась и вот уже наследника престола в своем лоне носит. Недоносила, бедная. Случился с нею выкидыш, и мужского пола, вообразите себе, дорогой читатель! Ну конечно, Генрих VIII это воспринял как оскорбление королевства английского, и вы уже знаете, чем жизнь Анны Болейн закончилась. А Элеонора, жена французского короля Людовика VII, которую он вздумал удалить из дворца и развестись с нею, поскольку не сына, а дочь ему родила! Элеонора, вторым ребенком беременная, умоляла короля: „Погодите малость, ваше высочество, король-батюшка. Ведь брюхатая я. Авось наследник родится“. Но родилась опять дочь. Тогда король решил с ней развестись. Римский папа не возражал. А эта негодная Элеонора, нездоровой местью горя, взяла и вышла замуж за английского короля Генриха II, красавца, да еще моложе жены на целых 12 лет. И что вы думаете? Сына от него родила. Людовик VII чуть со стыда не сгорел, когда узнал об этой истории, так ему экс-жена нос утерла.
30
Щебальский. «Правление царевны Софьи», стр. 9.
31
В. Михневич. «Русская женщина XVIII столетия». СПб. 1894 г., стр. 122.
32
Г. Бидвелл. «Драгоценное сокровище». Силезия. 1971 г., стр. 11.