Страница 100 из 115
И когда пронесся слух, будто невская вода поднимается наравне с сосной, стоящей близ крепости, что беду извещало, Петр во избежание ненужной народной паники приказал вообще срубить эту священную сосну. В это время до графа Головина дошло, что в церкви Богородица горючими слезами обливается. Он пошел в ту церковь и воочию убедился: капают с краешек глаз Богородицы скупые, но самые настоящие слезы. Он, конечно, в ужасе к Петру I прибежал и доложил «о чуде». Петр I приказал икону ему во дворец принести. Там он собрал много бояр и показал им, как в святом образе в уголках глаз Богородицы прорезаны были маленькие дырочки, а сзади доски и против глаз вырезаны тоже маленькие дырочки, в кои положена была губка, пропитанная деревянным маслом. Зажигаемые перед образом свечи разогревали застывший елей и заставляли капля по капле сочиться через прорезанные скважины. Вот, значит, дорогой читатель, что русские религиозные «левши» выделывали во имя собственного обогащения и укрепления религиозного духа народа. Историк М. Семевский, основательно изучивший явление «чуда» с плачущей Богородицей (это «чудо» на протяжении столетий показывалось русскому народу), сообщает не только о местонахождении таких чудотворных икон, например, в 1843 году в церкви Василия Блаженного, но и описывает механизм их устройства. Разнообразием «инженерное» искусство монахов-обманщиков не отличалось: в основном та же губка, пропитанная водой или маслом, желобки, почти невидимые в глазах Богородицы, и сзади сосуд, наполненный жидкостью. Как видите, дорогой читатель, «ларчик» с чудесами весьма просто открывался во все времена и эпохи. Но такова уж тяга народа к противоестественному, такова его горячая страсть к «чудесам», помогающая верить, что и до сегодняшнего дня время от времени появляются во всех уголках мира серьезные сообщения о «чуде». В прошлом году в польском городе Забже перед захламленным чердачным окошком собирались толпы народа, приезжающего в этот город со всех районов страны. На чердачном стекле явно вырисовывались контуры Богородицы. Зашумели репортеры, защелкали телевизионные камеры, показывая под разным ракурсом «чудо» на телевизионном экране. И эта лихорадка продолжалась несколько недель, пока какой-то дотошный репортер не поленился залезть на чердак и не обнаружил, что вся эта абстракция с контурами Богородицы происходит от смеси грязи, угольной копоти годами не мытого окна. Развеялось «чудо», как мыльный пузырь! Но вывод из всего этого можно сделать вполне логичный: раз чудеса нужны народу, они будут во все времена и, как их ни разоблачай и обман на дневной свет ни вытаскивай, народы будут в чудеса верить!
Намедни приехал в Варшаву известный русский ли, украинский ли целитель Кашпировский, который после московских думских неудач где-то в Америке прозябал. Так он прямо и честно по телевидению во всеуслышание заявил, что, обезболивая на огромном расстоянии других пациентов, себе брюшное отверстие обезболить не сумел и вынужден был поддаться самому примитивному наркозу. Но сила, исходящая от Кашпировского, была так велика, что врач, совершавший эту шестичасовую операцию на животе мэтра, вышел из операционного зала с волосами… седыми, думаете, от усилия? О нет, с черными как смоль или цвета вороньего крыла. И мало кто, наверно, поверил, что седоватый доктор «молодится» не от химии, а от известных целительных сил Кашпировского.
Однако заболтались мы изрядно с этими мертвыми чудесами, а нас живое чудо, сам Потемкин ждет. Итак, светлейший…
Женщину боготворит, курит ей фимиам, достойный богини, — таков Потемкин. Ни в чем она у него отказа не знала. Когда одна из его племянниц, графиня Сковронская, захотела стать фрейлиной царицы, чего ей никак не удавалось осуществить, ибо в деле назначения своих фрейлин Екатерина полагалась только на себя, никто другой не мог ни советовать, ни предлагать, графиня Сковронская, вбежав в спальню Потемкина и увидев на ночном столике портрет Екатерины, начала прикалывать его на свое платье (что могут только фрейлины), Потемкин воскликнул: «Катенька, поди-ка поблагодари царицу, ты уже статс-дама».
Удивленная и раздосадованная императрица вынуждена была без слова возражения принять ее в свой «штаб», ибо такова была воля светлейшего. Княгиня Н. Загряжская: «Потемкин меня очень любил. Не знаю, что он бы для меня не сделал. У Машеньки, учительницы по клавесину, не было постоянного дохода. Я говорю: „Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь“. — „Ах, моя голубушка, сердечно рад, да что для нее сделать, право, не знаю“. И что же? Через несколько дней сообщают, что моя мамзель пристроена ротмистром в какой-то полк и ей назначено постоянное жалованье»[204].
«Этот великий человек создан для капризов и властвования», — сказал кто-то. Неплохое сочетание, не правда ли? В самый раз для мировых тиранов: капризничали и властвовали.
К этим чертам Потемкина примешивалась еще одна: ошеломление. Ошеломить, ошеломить и еще раз ошеломить — стало его жизненным кредо. Чем? Да всем, но только самым лучшим. Как капризному ребенку хочется самой лучшей игрушки, так и ему подавай все наилучшее, необыкновенное, неважно — еда это или произведения искусства. Нет в России шелковицы? Он сажает ее на Черноморском побережье. Выписывает виноград из Венеции и прививает его в России. Почувствовав вкус французской водки, стал гнать ее в России.
Изысканнейшие сервизы, картины с художниками и музыкантами в придачу — все в его Аничков, подаренный Екатериной и купленный у А. Разумовского, дворец. Эта погоня за самым лучшим и рождала различные курьезы, вошедшие в историю под видом анекдотов о Потемкине. Захотелось ему иметь у себя на постоянном жалованье известного итальянского скрипача (скрипка меланхолию хорошо лечит, которой Потемкин был подвержен), конечно же, давайте лучшего скрипача сюда! И вот уже курьер на крыльях летит во Флоренцию к графу Морелли, считающемуся лучшим скрипачом мира. Курьер, вспотевший от быстрой езды, влетает в апартаменты графа, указывает ему в окно на запыленный повозок и приказывает ни больше ни меньше, как немедленно в него садиться и ехать к князю Потемкину на постоянную должность в его домашнем оркестре. Граф, конечно, от такой наглости взбесился и, указав курьеру на дверь, закричал ему на языке солнечной Италии что-то непонятное, но которое можно было бы расценить так: «Иди-ка ты со своим князем к чертовой бабушке или куда подальше». Но не являться же к самому Потемкину с пустыми руками — кожу с живого сдерет. Потемкина ведь все боялись очень. Боялись и не любили. И когда матушка императрица полюбопытствовала у своего камердинера Зотова, любят ли Потемкина, в ответ услышала: «Любят двое — вы да господь бог». Словом, невозможно было возвратиться с пустыми руками. И курьер хватает первого попавшегося бродячего скрипача, напяливает на него итальянские одежды, приказывая тому безбожно калечить русский язык, и привозит во дворец к Потемкину. Тот послушал, и игра виртуоза ему понравилась. И много лет Потемкин выплачивал огромное жалованье бродяге, принимая его за знаменитого итальянского виртуоза. Лучшие плясуны должны были плясать перед светлейшим. И вот уже знаменитые кавказские танцоры лихо отплясывают перед ним лезгинку. Лучшие шахматисты мира должны были сыграть с ним партийку, и вот уже лучшего русского шахматиста привозят из Тулы. Его бильярд должен быть самым лучшим, и лучшие бильярдисты занимают свои места за его бильярдным столом. Анна Иоанновна, любительница игры на бильярде, конечно, не могла в этой области конкурировать с Потемкиным. Ей бы ни за что в ее эпоху не собрать такое большое количество любителей катания шаров по зеленому сукну. Капризы Потемкина облачались в значимость приказов, и им должна была подчиняться сама Екатерина Великая. «С капризами светлейшего не спорят» — этот афоризм мог бы стать таким же популярным, как и сказанное ею по отношению к Суворову: «Победителей не судят». Капризы светлейшего князя были дорогостоящи. В его Аничковом дворце происходили балы и пиры, затмевавшие своим богатством увеселения царицы. Историки охают и ахают, что там одних свеч только обжигалось на семьдесят тысяч рублей в год, что, конечно, было страшно много, если учесть, что крепостная девка стоила 30 рублей. (Мы просим извинения у дорогого читателя, что на протяжении всего нашего повествования сделали крепостную девку денежным мерилом.)
204
А. Пушкин. Т. 7. М. 1981 г., стр. 269.