Право на риск

Пот застил взор, очки сползали, голубые свитеры на груди и спине давно прикрылись ледяной коркой. Сквозь одежду «латы» раздирали в кровь кожу, гремели, словно рыцарские доспехи. Ледяная мелочь била в лицо, расцарапывала руки. Работать в перчатках было невозможно — скользил инструмент.

Зато ропак таял на глазах. Мы отвоевывали еще десяток метров взлетной полосы.

Куполообразные ропаки изнутри напоминали жилище эскимосов — ледяную иглу. Если такой ропак разрезать по вертикали, то под толстыми стенами оказывалась нора, в которой могла уместиться собака. Со свода норы свешивались сталактиты абсолютно прозрачного льда. Со дна поднимался лес подобных призм, напоминавших шестигранные стаканы из хрусталя. Они связывались гранями в кристаллические друзы. Когда подобный ропак нам попался впервые, мы сначала думали, будто напали на жилище, оставленное кем-то несколько лет назад. Конечно, обследование охладило наш исследовательский пыл. Однако всякий раз мы с удивлением и восхищением любовались этим чудом природы.

Интересно, что ни на соседних полях, ни вблизи папанинского лагеря подобных куполов я больше не встречал.

Вопреки предсказаниям «самого» барометра развиднелось. В густой облачности запестрели голубые разрывы, и мне удалось взять несколько отсчетов по солнцу.

— Где мы находимся? — спросил Шекуров.

— Узнаю через несколько часов.

— А вдруг не будет солнца?

— Тогда все отсчеты и вычисления придется повторить завтра, — сказал я и взялся было снова за кирку.

— Не понимаю я в твоей хитрой кухне ни черта, — опершись на лопату, произнес задумчиво Козлов.

— Сомнеровские линии…

— А что это за зверь?

— Время перекура, — сказал я, взглянув на часы. — Хотите — могу рассказать.

— Давай. Пяти минут хватит? — усаживаясь на снег и отдуваясь, спросил Матвей Козлов.

Пристроились на сугробах и остальные.

— Жил-был в прошлом веке английский капитан Сомнер. Ходил он на паруснике. Может быть, даже на одном из знаменитых чайных клиперов, которые доставляли из Индии в Европу чай. Он и сейчас не дешев, а тогда являлся предметом роскоши. Суэцкого канала не существовало, и корабли шли вокруг Африки, огибая мыс Доброй Надежды.

Так вот, в один прекрасный день парусник покинул английский порт и вышел в открытый океан. Команда корабля, видимо, состояла если не из головорезов, то из забулдыг наверняка. Сам шкипер тоже не любил выпить. Как потом рассказывали, то ли неделю, а может, и две на корабле шла попойка. Когда прикончили запас спиртного, капитан опомнился и спохватился: куда им плыть? где они находятся? Не зная точного времени, по солнцу можно определить более или менее стороны света, но не место нахождения корабля в море. Не знал капитан и сколько дней прошло с той поры, когда они покинули порт. И «Астрономический ежегодник» — основа прежних методов счисления — был утерян.

Тогда Сомнер стал думать.

— Вот к чему приводит пьянство! — докторально заметил Шекуров.

— Да… И стал Сомнер думать. Секстант у него был. Хронометр остановился. Однако секстантом можно установить время, когда наступает астрономический полдень. Засек он этот момент. Проверил, уточнил на другой день. Теперь он знал время полдня того места, где находился его корабль. Но, узнав это, он одновременно узнал другое — широту точки. Так на карте была проведена Сомнером первая линия — широта.

Дальше. Известно, что Земля за час поворачивается по отношению к Солнцу на пятнадцать градусов. Будем считать, что Сомнер замерил вновь положение светила через три часа. Потом он отложил новый азимут светила, произвел расчеты, и пересечение вновь полученной линии с первой дало местоположение корабля.

— И где же он оказался? — живо полюбопытствовал Козлов.

— В Атлантике, у экватора. С тех пор астрономический метод счисления координат называют его именем, а линии — сомнеровыми.

— Все это правда? — строго спросил Дима Тимофеев.

— Линии Сомнера никого с тех пор не подводили.

— Я про весь твой рассказ о шкипере Сомнере.

— А какое это имеет значение? Сам метод Сомнера верен — вот в чем соль, — глянув на часы, я поднялся. — Секунданты, время!

Мы принялись рубить очередной ропак. Расправились, взялись за следующий. После полдня по московскому времени я поблагодарил товарищей и отправился в лагерь. В тринадцать часов следовало «вылезти» в эфир на связь с Диксоном.

Теплынь, постук мотора, доносившийся совсем по-городскому, будто где-то рядом находилась маленькая мастерская, настроили меня на лирический лад. Тяжесть в усталых мышцах была приятна, успокаивающа. В душе воскресла какая-то неосознанная до конца ассоциация — воспоминание о далеком вечере в родном своем доме. Словно во сне ли, наяву переживал я те же самые чувства.

Под самолетом, у входного люка, Илья возился с движком. У правой плоскости Догмаров набивал ведро пресным льдом.

— Привет, домашние хозяйки, как жизнь?

— А, сам пришел? Я уж собирался подавать машину. Заработался, от кирки не оторвешь, — широко улыбаясь, сказал Мазурук. — Смотри, какая прекрасная погода в лагере Папанина… Эх, держит нас аэродром.

Подошел Догмаров:

— Валентин, услышат нас сегодня? Будет связь?

— Должны услышать. Не сегодня, так завтра связь будет регулярная. Пишите радиограммы, — ответил я Александру Анатольевичу.

Мазурук ласково похлопал Догмарова по плечу.

— Выберемся. Я знаю, — тихо сказал Догмаров. — Через месяц-другой мои теперешние мытарства станут лучшими воспоминаниями в моей жизни!

— Смотри и радуйся. Такое уже не повторится ни для одного человека на земле! Ты участник первой самолетной экспедиции на полюс.

— Знаю, — закивал Догмаров. — Я ведь только про связь спрашиваю.

— И я знаю, что тебе за сорок, — продолжал Мазурук. — Сердце твое сдает. Не одни мы отмечаем, что в высоких широтах воздух другой и огромен расход энергии. Мы не едим, а буквально жрем. Могли бы лопать еще больше, да работать стало трудно.

— Да, — пробормотал Догмаров, — из-за письменного стола, да в такой переплет. Я чувствую, что сам на себя не похож. «Куда ж ты, удаль прежняя, девалась…» Мне думалось, все будет по-другому. Вылетим строем, прилетим сюда строем… Что ледяных полей здесь видимо-невидимо, и все ровненькие, чистенькие — одно удовольствие. А теперь каждые полчаса себя одергиваю: «Не гнись! Держись!»

— Ты думаешь, мы себе таких слов не говорим? — вздохнул Илья.

— Спасибо тебе, Илья… — и Догмаров полез в люк корабля, таща за собой ведро со льдом.

Мы занялись движком и аккумуляторами, готовясь к сеансу связи. Вскоре на льдину вылез Догмаров с грудой грязной посуды, которую мы не мыли, а просто оттирали снегом. Вдруг я увидел, что Илья, отошедший к палаткам, замер и ошалело, вытаращив глаза, глядит на фюзеляж, а потом со всех ног бросился к самолету, прихватив на ходу огнетушитель. Тут и я вскочил и увидел, что из открытого люка над камбузом бьют языки пламени и черный дым столбом уходит в небо.

Я на миг окаменел, а потом кинулся в корабль, схватив спальный мешок.

Илья уже свирепствовал на камбузе. Пламя плясало на столе, облизывая крашеные дюралевые стенки самолета.

Расправив мешок, я рухнул на стол, а Илья принялся сбивать огнетушителем языки огня на стенках. Мы очень спешили и, верно, мешали друг другу. Минута-другая — и нам бы не спасти ни корабля, ни папанинского груза!

После ликвидации пожара у нас не осталось сил отругать Догмарова. Оказывается, Александр Анатольевич решил натаять побольше воды. Поэтому он развел бензиновый примус в узком пространстве меж дверцей и сеткой. Мало того, подкачав насосом бензин в горелку, он поджат ее и, забыв завернуть краник подачи, отправился за новой порцией льда.

Сейчас причина пожара может показаться если не смешной, то забавной. Но тогда… Психологический шок оказался настолько силен, что у нас екало сердце всякий раз, когда Догмаров случайно оказывался возле примуса. Сам же Александр Анатольевич с горечью и стыдом признался, что никогда раньше близко не подходил к ужасному кухонному орудию.