mediatores

How I wonder what you are.

Up above the world so high,

Like a diamond in the sky.

When the blazing sun is gone,

When he nothing shines upon,

Then you show your little light,

Twinkle, twinkle, all the night.

Then the traveler in the dark,

Thanks you for your tiny spark,

He could not see which way to go,

If you did not twinkle so.

As your bright and tiny spark,

Lights the traveler in the dark.

Though I know not what you are,

Twinkle, twinkle, little star.

Закончив, он вновь на короткое время смежил веки и, открыв глаза, полностью вернул себе своё обычное мужское сознание.

-- Вот и всё, -- произнёс он. -- Как Вы себя чувствуете, сестра Иоанна?

-- Спасибо, Ваше высокопреподобие, ничего, -- откликнулась девушка слабым и невыразительным, но отчётливым и разумным голосом. У меня отлегло от сердца.

-- Лежите и отдыхайте, -- велел иерарх. -- А Вы, Владимир Николаевич, меня провСдите?

Мы вернулись в кухню, где министр мне напомнил:

-- Так я жду Вашего решения!

-- Что это за песня такая? -- спросил я вместо ответа.

-- Это? Это invocatio excarnationis maior, великая формула развоплощения. Она с середины прошлого века поётся на английском языке. Работает безотказно, как видите, даже в моём собственном случае.

-- Почему именно эта песенка?

-- О, тут бездна причин и смыслов! -- улыбнулся клирик. -- Толковать можно часами. Ночная звезда подобна искре Божьей внутри нас, тому, что Фёдор Григорьевич Волков, ваш доморощенный русский богослов, называл "Эферо", и именно поэтому мы, хоть и обращаемся к ней с мольбой, воистину не знаем, чтС она есть на самом деле. Если сам смертный человек Иисус, в ком она сияла наподобие солнца, не знал этого, кольми менее мы! Я правильно употребляю слово "кольми"? В тёмную ночь почти всеобщего безверия у нас остаётся едва ли не эта одна звезда! Затем музыкальные значения: первое и второе twinkle разделены квинтой, интервалом творчества и воплощения. Дальше, на слове little, следует тревожная секста -- по отношению к первой ноте секста, я имею в виду -- и своим диссонансом кричит о скорби воплотившегося! После через квинту мы спускаемся к кварте, уже наполовину гармоничной, к умиротворяющей терции, к секунде, и, наконец, возвращаемся туда, откуда вышли изначально, осознав, что нам нечего больше искать и что наше сердце наконец спокойно... Да, всё это увлекательно, но ответа Вы мне так и не дали!

-- Я не выбираю ничего из предложенного Вами, господин Уорден, -- твёрдо ответил я. -- Я не буду её удерживать, но пока я не потерял надежду, что девушка останется со мной.

-- Странно решение! -- удивился он, впрочем, без особых чувств. -- Странное, грустное и бессмысленное. Вы будто хотите найти формулу пробуждения той, которую любите! Её у Вас нет, мой хороший, и Вы её не найдёте. Конечно, Вы можете попробовать любой стих, наудачу, но это -- лотерея со слишком ничтожными шансами. Напоминаю, что в соседней комнате лежит не Ваша возлюбленная, а просто сестра Иоанна, чистая, пустая и равнодушная, как белый лист бумаги. Она ничего не хочет от Вас, ничего от Вас не ждёт и никакой надежды Вам не подарит. То, что сестра нашего ордена остаётся в одном помещении с мирянином-мужчиной, очень, кстати, нехорошо... но я надеюсь на Вашу порядочность, Владимир Николаевич, а оттого закрою глаза на этот дисциплинарный момент. Я оставляю на столе мою визитную карточку -- могу я надеяться, что она до неё дойдёт, как и суть моего предложения? Что ж, теперь выбор за ней! Но этот выбор ей должен быть очевиден. Европейский колледж или дурдом -- разве это такой сложный выбор?

Мы вышли на крыльцо. На улице за время нашего разговора совсем стемнело и пошёл мокрый снег. Капитан полиции, дожидаясь важного гостя, у калитки участка Арнольда раскуривал сигарету, прикрыв огонёк ладонями.

-- Сколько ж у Вас денег, что даже на полицейский эскорт хватает! --невольно заметил я.

-- Я не знаю, как это всё устраивается и сколько стСит, -- беспечно ответил иерарх. -- У меня есть секретарь, он в курсе всех этих бытовых дел... Прощайте!

Капитан, отбросив сигарету, козырнул и раскрыл перед его высокопреподобием калитку.

XXI

В стенном шкафу на кухне обнаружилась парафиновая свеча. С этой свечой, помня о том, что девушка не любит электрического света, я вошёл в жилую комнату.

Моя гостья так и лежала на диване, обратив к потолку бескровное белое лицо.

-- Здравствуйте, -- сказала она мне, на несколько секунд повернув голову в мою сторону и почти вернув её в прежнее положение, словно говоря этим жестом, что не увидела ничего интересного.

Да, это была сестра Иоанна, вне всякого сомнения. После целого вчерашнего дня, проведённого с Авророй, я не ожидал такого холодного приветствия. Моё сердце болезненно сжалось.

-- Вы, наверное, очень голодны? -- спросил я.

-- Нет, не очень, -- ответила монахиня. -- Не беспокойтесь, пожалуйста. Я привычна к постам, а кроме того, любой пост полезен для тела, ума и нравственности. Целых три пользы разом. Кто же в своём уме будет от них отказываться?

Это звучало бы насмешкой, если бы не полное спокойствие произносимых слов.

-- Я ещё очень слаба, -- прибавила послушница. -- У меня неустойчивое состояние, оно может опрокинуться в любую секунду... Пост мне для моего успокоения на самом деле не повредит.

-- Недавно уехал министр ордена...

-- Я знаю.

-- Он передал Вам визитку и предложение сначала отправиться в Москву, а потом в Европу.

-- Зачем?

-- Из Вас собираются воспитывать настоятельницу.

-- Настоятельницу! -- на губах девушки наконец появилось первое подобие улыбки, только не весёлой. -- Чтобы быть настоятельницей, нужно иметь хоть небольшое честолюбие, правда? А у меня его нет, и, признаться, ничего у меня нет. Никакой воли, никаких желаний. Единственное честолюбие, которое я себе разрешила, было связано с Вами, Владимир Николаевич (моё сердце на этих её словах несколько раз стукнуло быстрей обычного). Ничего не получилось из этого честолюбия, как Вы видели.

-- Вы не хотите остаться со мной?