Страница 25 из 44
Тридцатого декабря, сломив оборону немцев на правом фланге, наши освободили Демешкино. В новогодней сводке Совинформбюро ее название затерялось среди сотни освобожденных от врага населенных пунктов.
В канун Нового года умер танкист Соколов, доставленный в госпиталь со слабыми признаками жизни. Старший сержант так и не пришел в сознание, не узнал, что за отвагу и мужество, проявленные в бою за Демешкино, ему присвоено звание Героя Советского Союза. На каменном обелиске у деревни Турки-Перевоз рядом с фамилиями писателя Ставского и снайпера Клавы Ивановой навечно высечена и его фамилия.
Высота «Глаз»
Две недели отдыха после боев. Батальон принимал пополнение, среди новичков — жители освобожденных от врага районов. Ветеранов в строю немного: тех, кто возвращался из госпиталей после излечения, направляли в ближние части.
Многих боевых товарищей недосчитался Рыбин, вернувшись в свой батальон. Новые командиры рот и взводов, новые парторг и комсорг. В пулеметной роте, бойцами которой он особо гордился, все новички. Вместо дяди Васи — женщина-повар, но как ей далеко до него!
Больше всего опечалила комбата потеря любимого командира славной первой роты капитана Суркова. Не пел, не плясал, как обычно, Рыбин, хотя мы и стояли на отдыхе. Еще больше привязался он к своему замполиту, а Булавин и так в нем души не чаял.
В торжественной обстановке, перед застывшим по команде «смирно» строем, вручали награды отличившимся в последних боях. Девушки-снайперы тоже были отмечены. Клава Маринкина и Нина Обуховская получили медали «За отвагу», Зоя Бычкова — медаль «За боевые заслуги». За организацию спасения раненых я, первая в роте, была награждена орденом Славы III степени. Правда, орден мне не вручили, только зачитали приказ: в части еще не получили новую солдатскую награду.
Всех награжденных в снайперской роте не запомнила, ведь половина девушек находилась в соседнем полку. Знаю, что Нина Белоброва получила такой же, как у меня, орден. Еще раньше, после ранения в бою за деревню Ведусово, орденом Красной Звезды наградили Сашу Шляхову…
Ночной переход по зимнему проселку, намозолившие глаза холмы, ложбины и снова холмы. На горизонте замаячила безымянная высота, настоящая гора. Такой высокой мы еще не встречали на пути наступления. Бойцы назвали ее: высота «Глаз».
Наши окопы отрыты в снежном поле. Перед нами — ложбина, за нею метрах в 200 по скату высоты проходит первая линия немецкой обороны, по самому верху — вторая. Мы занимаем невыгодную позицию, видны немцам, как на ладошке. Но гвардейцы взламывали и более неприступную оборону.
Мощный артналет по немецким траншеям. Фонтаны черной, вздыбленной земли, дымящиеся воронки. Головные роты заканчивали очищение первой линии, когда из глубины вражеского тыла ударили батареи. Противник начал контратаку.
Несколько раз за день траншеи переходили из рук в руки, пока нашим удалось окончательно закрепиться. Немедленно начался штурм высоты, нельзя было дать врагу опомниться. Группа смельчаков достигла второй линии обороны, уже на самой горе. Было это на исходе короткого январского дня.
Снайперов, отлично показавших себя в прошлом наступательном бою, больше не оставляют сзади, при батальонном КП. Мы находимся в стрелковых ротах, вместе с солдатами, идущими в атаку.
Во время вражеских контратак мы с Клавой слали пулю за пулей по противнику. Особенно точны наши выстрелы, когда гитлеровцы, дрогнув, подставляют спину. Не одного уложили мы на скате той высоты.
Простудившаяся перед боем Клава разговаривала шепотом, но огневого рубежа не оставляла, хотя я и гнала ее в тыл.
— Не уйду без тебя, Любушка! — шептала она. — Где ты, там и я. В бою я не так мерзну…
Успеху нашего наступления мешала вражеская батарея, скрытая за обратным скатом высоты. Сколько снарядов истратили артиллеристы — никак не могут подавить ее. Может, батарея кочующая? Пока не оседлаешь гору, не узнать этого.
Капитан Шор, взяв с собою рацию, где ползком, а где перебежками добрался до гребня высоты. Сверху хорошо был виден обратный скат, по которому змеились немецкие ходы сообщения, разглядел Шор и вражескую батарею, только что вставшую на запасную позицию. Капитан передал точные координаты своим артиллеристам, скомандовал: «Огонь!» Несколько корректирующих выстрелов — и фашистская батарея взята «в вилку». Пушкари перешли на-поражение, гвардейские залпы разметали немецкие орудия вместе с прислугой.
Довольный, возбужденный удачей, капитан повернул обратно. Оступившись, он покатился по снежному склону, держа рацию над головой. Навстречу поднимались бойцы, пулеметчики тащили «максим». Рывок через ложбину — и Шор достиг бы наших окопов, если б не пулеметная очередь с фланга, еще занятого противником.
Санитар видел из окопа, как упал капитан, и по-пластунски добрался до него. Он услышал хриплое, захлебывающееся дыхание смертельно раненного Шора, разобрал последние его слова:
— Убили… Убили Шора, сволочи!
…Артиллеристы хоронили своего капитана на опушке леса, у проселочной дороги, ведущей в деревню Мельница. Было это 14 января 1944 года. Временным памятником поставили в изголовье отстрелянную снарядную гильзу. А ночью залетный тяжелый снаряд с немецкой стороны разворотил свежий холмик.
— Ох, и досадил наш Шор чертякам! — говорили бойцы, узнав об этом. — Даже за мертвым охотятся!
Армейская газета посвятила целый разворот, две страницы, герою. «Другу пехотинцев, отважному артиллеристу гвардии капитану Шору», — было набрано сверху крупными буквами. Бойцы и командиры вспоминали подвиги пушкарей, которыми умело командовал Борис Шор. С фотографии мечтательно смотрел молодой красивый офицер. Таким он был у нас в землянке, когда читал стихи Шевченко или рассказывал веселые истории.
Дольше всех в роте оплакивала его снайпер Лида Ветрова. Пока Борис Шор был жив, мы как-то проглядели ее чувства к капитану. После его гибели Лида стала уединяться, много курила, причем не так, как иные из нас, только балуясь, а всерьез, затягиваясь горьким дымком. Заставала я ее и плачущей…
Еще одну тяжелую потерю понесли мы в этих боях. Когда в «Долине смерти» был ранен капитан Викленко, его роту принял лейтенант Михаил Горюнов. Спокойный, неторопливый, он был напорист в бою, неутомим.
— Вот пойдет наш таежный мишка ломать немчуре кости! — довольно приговаривал Булавин, видя, как лейтенант обходит строй своих бойцов. — Только не медли, Горюнов, не жди, пока от пальбы он очухается, с ходу седлай высоту. Чтоб он и ахнуть не успел, как на него медведь насел.
От Клавы я слышала, что перед боем за высоту «Глаз» сибиряк-лейтенант объяснился ей в любви. Нельзя сказать, чтобы Михаил Горюнов вовсе не нравился ей — парень смелый, хотя и увалень, с девушками держит себя скромно. Но у Клавы на Дальнем Востоке служил друг, они переписывались со школы.
— Захочет ли он еще жениться на тебе, фронтовичке, после войны? — сомневались подруги.
— Кончится война — видно будет! — неизменно отвечала она.
Это же сказала она Мише Горюнову в ответ на его признание. Как ни мало значили ее слова, лейтенант обрадовался. Ведь она оставляла ему надежду.
Едва пушки Шора, как по привычке продолжали называть их гвардейцы, подавили немецкую батарею, рота Горюнова поднялась в атаку. Лейтенант держал в руке древко с красным флажком, его надлежало водрузить на высоте.
В гору ротный поднимался будто бы неторопко, но ходко, как идут на зверя сибирские охотники. Одним из первых он достиг гребня высоты. Осмотревшись, будет ли виден флаг с нашей стороны, Горюнов воткнул древко в сугроб. Недлинное, оно почти все ушло в снег, красный лоскут издали казался лужицей алой крови. И другая кровь, настоящая, горячая, окрасила вершину, когда Горюнов, еще не понимая, что убит, стал клониться долу.
А высота была оседлана, и не было, кажется, такой силы, которая могла бы сбросить горюновских удальцов с седловины горы. Отсюда, из верхних траншей, просматривались обратный скат высоты и ходы сообщений, ведшие в тыл противника. По ним удирали уцелевшие фашисты, иные для скорости катились по снегу. Не одного достала меткая пуля стрелка, разорвавшаяся внизу граната…