Страница 18 из 44
Сама Клава, к сожалению, вскоре допустила оплошность, стоившую ей жизни. К зиме мы получили полушубки — новенькие, из белой овчины, с меховыми воротниками. А шарфы у многих девушек были свои, разных расцветок. Клава гордилась тем, что у нее, единственной в роте, красный вязаный шарф. Напрасно подруги внушали Клаве, что красный цвет может демаскировать на снегу. Она только отшучивалась. Правда, шарф стала заправлять под самый воротник, так, что он чуть-чуть выглядывал. Но и это «чуть-чуть» порою может стоить жизни снайперу.
В то утро Клава со своей напарницей Раей Благовой, как обычно, заняли боевую ячейку. Едва рассвело, в окопах противника, метрах в 300 от наших, показались немцы. В оптику было хорошо видно, как офицер в фуражке с высокой тульей рукою в перчатке показывал своему спутнику что-то на советской стороне. Такое нахальство девушки видели впервые. Обычно гитлеровцы мышами шмыгают по ходам сообщений, если и высовываются, то лишь на короткое время, чтобы в них не успели прицелиться. А этот стоит чуть ли не по пояс, да еще тычет пальцем в нашу сторону.
Опешив от удивления, напарницы потеряли несколько драгоценных минут. Клава опомнилась первая и, тщательно прицелившись, выстрелила в офицера.
— Получай, гад!
Следом прогремел Раин выстрел. Гитлеровцы исчезли, точно мишени в тире при стрельбе на скорость. Еще какие-то тени замелькали во вражеской траншее, удаляясь от опасного места. Клава привстала в окопчике, чтобы лучше разглядеть происходящее.
Противник открыл беспорядочный огонь по окопу, где находились снайперы. Им пришлось сменить позицию.
Назавтра, едва забрезжил свет, девушки снова вышли на «охоту». Ждать пришлось недолго: появилась цель. Клава выстрелила первая. Почти в тот же миг от ее бойницы отлетел ком мерзлой земли…
Началась снайперская дуэль, опасное и коварное единоборство двух стрелков. Практика показала: как ни опытен снайпер — победа будет за тем, кто первый обнаружит противника. На этот раз вражеский снайпер раньше засек местонахождение Клавы.
Два новых выстрела — с нашей и с той стороны — последовали почти одновременно. Рая, заметившая, откуда бил немецкий снайпер, выстрелила. И вдруг услышала слабый стон подруги, увидела, как побелело ее лицо.
Клава была в сознании, когда ее несли в санроту, она молила санитаров:
— Спасите, я жить хочу, спаси-ите!
Усилия медиков были тщетны: спасти Клаву не удалось. До последней минуты сознание не покидало девушку, она то умоляла о спасении, то просила отомстить за ее гибель…
Через несколько дней полковые разведчики захватили «языка». По дороге в штаб полка пленный, немного знавший русский язык, спросил у своего конвоира: жив ли снайпер, который носит красный шарф? Оказывается, после того как Клава убила офицера, — не простого офицера, а знаменитого немецкого аса-снайпера, — на этот участок переднего края немцы вызвали опытнейших стрелков. Им было приказано: найти и уничтожить советского снайпера, который повязывает шею красным шарфом. Пленный подтвердил, что и последние выстрелы с нашей стороны попали в цель: девушки уничтожили немецкую снайперскую пару.
На бугре, у шоссе, ведущем на Полоцк, неподалеку от деревни Турки-Перевоз, саперы Третьей ударной армии водрузили обелиск. Среди гранитных глыб, в которые навечно вцементированы разбитые пушечные стволы и стреляные гильзы от снарядов, на медной дощечке выгравированы имена воинов, павших в ноябрьских боях. Среди них две знакомые фамилии:
«Депутат Верховного Совета СССР, писатель В. П. Ставский.
Гв. ефрейтор, снайпер К. Иванова, уничтожившая 42 фашиста…»
Член советского парламента, известный писатель, и одна из героинь так и не написанной им книги. Два воина разных родов оружия, коммунист и комсомолка, отдавшие свои жизни за Родину…
Дома и стены лечат!
Конец ноября прошел в «боях местного значения», как писалось в сводках Совинформбюро. Но в них ничего не говорилось о злом, пронизывающем до костей ветре, о колючем снеге, который заметал пути-дороги, о ночных бросках по бездорожью, о кровавой схватке за безымянную высотку, которая и не помечена на карте. Врага теснили и гнали до тех пор, пока он не подошел к заранее подготовленным оборонительным рубежам.
Особенно утомляли нас непрерывные многокилометровые марши, дни и ночи, проведенные на морозе, ночевки в студеной брезентовой палатке, а то и просто под заснеженным кустом. О солдатской землянке, где можно отогреться, помыться, уснуть в тепле, мечтали как о несказанном благе. И вот на нашем пути встретилась деревенька с единственным несожженным домом.
Уцелевшую избу заняли под штаб полка. В горнице людно, накурено. Никто из офицеров не заметил нашего прихода, а мы и рады. Молча присели на корточки у дверей, спиной к бревенчатой теплой стенке и сразу уснули, сморенные усталостью. Разбудил нас знакомый звонкий голос:
— Вот они где! А ну, девочки, что невеселы, что носы повесили? Сейчас плясать будете.
Саша Шляхова, едва залечив в санбате раненую ногу, нагнала нас на марше. По дороге в запасном полку она захватила письма. Раздавая их, Саша обронила воинский «треугольник». Его подняла Зоя Бычкова. Письмо было адресовано Шляховой, в обратном адресе стоял номер полевой почты и подпись: «Г. Свинцов».
Фамилия военфельдшера лейтенанта Германа Свинцова была нам известна: кое-кто из девчат успел побывать в медсанбате. Взахлеб они рассказывали, какой это симпатичный и серьезный парень, как замечательно он обрабатывает раны.
Зоя, которую хлебом не корми, дай только возможность разыграть кого-нибудь, попыталась было подколоть нашу старшую. Но Шляхову не так легко смутить.
— А ты прочти его вслух всем! — предложила она. — Ну, чего же ты молчишь?
Зоя, извинившись, вернула письмо. Саша сама прочла его нам. В письме были приветы девушкам, которых знал Свинцов, и подробная инструкция, как избежать обморожения. Ожидались еще большие холода, и военфельдшеру вовсе не хотелось видеть нас у себя в качестве пациенток.
Шляхова прибыла вовремя: командование распределяло снайперов по батальонам, в каждый направлялись по две пары. Самых маленьких ростом снова направили в первый батальон.
— Мал золотник, да дорог! — обрадовался, узнав об этом, замполит Булавин.
В батальоне, занимавшем оборону вдоль шоссе, нас ожидала и другая радостная встреча: из госпиталя вернулся капитан Рыбин. «Дома и стены лечат!» — объяснял он врачам, требуя досрочной выписки. Комбат был в полушубке, меховая шапка заломлена так, что видны русые кудри.
— Здравствуйте, гвардейцы-невельцы! — громко приветствовал он бойцов, отовсюду сбегавшихся к командирской землянке: весть о возвращении комбата разнеслась быстро.
Расцеловавшись с замполитом, с капитаном Сурковым, которых комбат нежно любил, крепко пожав руки командирам рот и взводов, Рыбин направился к нам.
— И девушки здесь? А что вас так мало?
Я хотела ответить, но быстрая Зоя выскочила вперед.
— Нас мало, но мы — снайперы, каждая за десятерых…
Зоина фраза вызвала смех. По лицу комбата прошла тень.
— Ганночку помните, наставника вашего? Всего изрешетило осколками, живого места нет. В госпиталь доставили живым, но состояние тяжелое. Вернется ли в строй?
Имени знаменитого снайпера мы больше не слышали. О его дальнейшей судьбе я узнала много позже, спустя лет двадцать после войны.
В тылу врага
Наш полк получил боевое задание: ночью скрытно зайти в тыл противнику и на рассвете выбить его из деревни. С той стороны враг не ждет нас. Возглавлять операцию, как обычно, будет рыбинский батальон.
За полчаса до выступления вперед ушли разведчики; роты будут двигаться по их следу. В голове колонны командир первой роты капитан Сурков, за ним длинной цепью вытянулись бойцы. Связисты несут свои катушки, за ними двигаются пулеметчики, ПТР, минометчики. Замыкают шествие комбат и четыре девушки-снайпера.