Страница 19 из 140
— Не-е… строго сказал Александр Данилович. — Я книжек никаких не читаю. Но… Я, конечно, могу объяснить, если уж на то пошло. Когда девчонку там нашли — помните? — я не работал и справку на то получил от Кирилл Кирилловича. На следующий день прихожу. «Ломать?» — «Погоди, говорит, может, понадобится чего…» Я опять у него справку. На три теперь дня. Ну, а с топориком он так обрадовался, что и без всякого разговора уже… Я, говорю, вот я вам топорик по доброте душевной представил, а они опять сейчас наедут, начнут в противогазах туда-сюда ходить, а мне что? Опять простой? На два дня дал. Курятник мне ремонтировать надо? В отпуск я ездил к жениным родным на Украину, в город Нежин — может, слышали такое место? — а крыша у курятника так наполовину и не покрыта осталась. В одно воскресенье я за только ездил в виларовский совхоз — целый день потратил. В другое — свояк в гости пришел, не будешь же при нем работать, правда? Гостя принять надо. Ну, так и стоит мой курятник, а не дай Бог, дожди скоро пойдут?
Павел улыбнулся и поднялся со стула.
— Ну ладно, Александр Данилович, убедили вы меня. Давайте ешьте кашу, поправляйтесь и чините свой курятник. А то и вправду скоро уже дожди пойдут… Я схожу, принесу вам бумагу, и вы мне все подробно напишете, где, когда, при каких обстоятельствах вы нашли топорик, о котором говорите, и как и где именно вас ударили.
— Протокол допроса, значит? — угрюмо сказал Косых.
— Свидетельское показание, а не протокол допроса! — резко ответил Павел.
Александр Данилович сочинял свои показания, а Павел уселся на подоконник и стал курить и глядеть в больничный скверик.
Там уже начиналась обыденная госпитальная жизнь. Двое в сиротских пижамах играли в шашки на скамейке, еще четверо — за столиком — начинали партию в домино, остальные бережным, послеоперационным шажком бродили по немногочисленным дорожкам среди чахлых посадок, чинно беседовали, читали газеты.
Все это было обыкновенно, скучно и вполне знакомо Павлу, который тоже однажды проходил в госпитале курс лечения, после того, как его не совсем нечаянно столкнули с поезда, когда он возвращался из командировки.
Однако Павел смотрел за окно с любопытством: его заинтересовали трое выздоравливающих, которые переминались возле ограды и, явно чего-то ожидая, поглядывали на улицу.
Наконец, появился проворный мужичок — коротконогий, но, видать, кряжистый. Одет он был в старый офицерский китель. Приник на мгновение к забору — и тотчас же трое ожидавших обрели необыкновенную непринужденность в походке и жестах. Прогулялись пару шагов до скамейки, под сень единственного густого тополя, растущего во дворе, и делом там занялись, как и все остальные, будничным.
Мужичок терпеливо топтался возле забора.
Минут через пять-семь процедура была успешно завершена. Один из троих отдал ему бутылку и, сверх того, стакан, в котором было немного налито.
Спиртонос взял бутылку левой рукой, спрятал в карман. Левой же рукой принял и стакан. Вернув его, какую-то закуску из рук выздоравливающего взял тоже левой рукой. Похоже, правая у него не работала.
— Александр Данилович! — позвал Павел. — Не этот ли мужик ходил сегодня утром?
Косых неторопливо подошел, невнимательно поглядел вниз и буркнув: «Не этот», снова ушел на постель писать показания.
Павел посмотрел ему вслед неодобрительно.
Экскаваторщик обижался на него, а зря. Павел ведь ему поверил. Не зря ведь именно Игумнову принадлежал афоризм, которым он втайне очень гордился: «Хорошо сделанная ложь должна быть неправдопобной, как правда. И — наоборот». Только вот случая подходящего не было блеснуть этим изречением.
Косых всем своим видом обещал писать долго. Павел спустился в холл, где с утра заметил кабинку с телефоном, позвонил в управление:
— Братцы! — попросил он. — Не в службу, а в дружбу. Подскочите к железнодорожной больнице, здесь меня мужичок один интересует, который водку больным таскает. Через пару-тройку часиков рассказали бы вы мне о нем? — Тон у него был просительный. Такая у них с Кессиди была игра. Будто он то ли в другой департамент обращается, то ли просто лезет без очереди. — В кителе. Правая рука у него вроде бы не действует… Да, я уверен, его тут все знают. Ага… Не-е «три звездочки» и один лимон. Ты, конечно, Кессиди, на я — не Онасис. Ну, спасибо, ребятки!
— Так-так-так, — оживленно потирая руки, Павел вернулся в палату Косых. Тот писал. Даже головы не поднял.
— Поэзия прозы… — хмыкнул Павел. — Флобер-то, теперь я понимаю, был просто халтурщик по сравнению вот с этим безвестным мастером пера, — бормотал он, впрочем так, чтобы Косых услышать, а, следовательно, и обидеться, не мог. Его просто обуревало хорошее настроение.
Человека в кителе не было. Очередная партия верящих в спиртотерапию топталась возле ограды.
Косых шуршал авторучкой.
Шустрые ребятки из отдела Кессиди выясняли личность спиртоноса.
Лаборанты городской больницы вне очереди возились с кровью, мочой, желудочным соком, мазками и прочими ингредиентами неведомого им Игумнова П. Н.
В почтовый ящик Химика опускали письмо.
Бригада скрытого наблюдения, приданная Вите Макееву, с откровенной скукой глядела на карту и обсуждала, как вести завтра Химика — дело было проще пареной репы.
Боголюбов пил горькую.
Татьяна глядела на него — равнодушно и, должно быть, как всегда, с легким пренебрежением — думала, конечно, о Савостьянове, которого видели вчера в Доме офицеров с Валькой Игумновой.
Шло, одним словом, прекрасное утро, на которое П. Н. Игумнов глядел глазами человека, который вдруг снова почувствовал себя сильным и всемогущим.
Если бы только не «Лепесток розы»! О, этот «Лепесток розы», от которого с ума можно было сойти! Ти-ри-ри-ри ти-ри-ри…
— Движется дело? — спросил Павел, чтобы оборвать снова вонзившуюся в память мелодию. Но Косых опять его не удостоил.
Явился мужичок в кителе. Похоже, что он работал здесь до закрытия магазина.
«Позвонить, что ли? Кессиди — рано… В отдел позвоню, — придумал он. — Мало ли чего? Может, новости?»
Новости, как ни странно, оказались.
— Тут вам Николаев записку оставил, — сказал тот, кто взял трубку. — Прочитать?
— Валяй! — легко сказал Павел.
— Читаю. «Небезызвестный тебе М. И. шибко интересовались, где Игумнов и почему не на рабочем месте. Какой-то капитан Еремин приволок охотничий топорик. Следы крови. На рукоятке буковки: „А. Бог“. Установлено, что топорик — Андрея Боголюбова из издательства. Был сделан вывод, что это — орудие убийства, которым ты занимаешься. В связи с этим для всех, кто не успел вовремя убежать, была прочитана краткая лекция о необходимости тщательно осматривать место преступления и о вреде витания в облаках. Он меня убедил: ты надклассово мыслишь, понимаешь. По прочтении — уничтожить. Привет!» Вы слушаете, Павел Николаевич?
— Слушаю, Аркаша, слушаю.
— Уничтожить?
— Непременно. Не дай Бог, Мустафа Иванович прочитают! Разжуй и проглоти.
Он повесил трубку.
Ему стало скучно.
Вообразил Савостьянова черт-те каким тертым калачом, а он на поверку — просто дурак. Схватил такую пустяковую приманку, на такой бредовый авось брошенный намек. «…а потом зарубили», вот что обронил Павел мимоходом, тогда, за преферансом. Никакого топора там и в помине не было. Экспертиза показала это ясно и однозначно.
Однако, зарубили, сказано — ну, тут, естественно, и топорик. Тут как тут. Да еще с буковками. Да еще, наверняка, Боголюбову принадлежащий. Зря, что ли, Таня-Танечка-Танюша, верная жена, про «тютчевский» роман рассказала? Да ведь он про надпись на книге Незвала еще не знает! Так славно все это в рядок стало бы… Попортили бы Андрюше нервную систему — будь на моем месте какой-нибудь Мустафа Иванович.
— Э-эх, Савостьянов! А ведь ликовал, наверное, придумав столь дьявольский план. Я-то тебя было зауважал, а ты — так… сверхчеловечек с кварцевым загаром.