Страница 137 из 140
Проклятиков допил вино, закурил. Валера ждал. Ждали и орлы его, взгляды устремив на гостя. Странно, но все они, казалось, ждали чего-то очень серьезного от Проклятикова. Чувствовали, что ли?
— Надя умерла, ты знаешь…
— Умерла, — подтвердил Валера, на мгновение став грустным, и быстро сочувственно тронул Проклятикова за рукав.
— Она не умерла, Валера. Ее убили.
— Что говоришь?! Знаешь?!
— Знаю. Это так же точно, как ты — Валера, а я — Дмитрий.
Орлы о чем-то заговорили между собой. Кажется, втолковывали одному из них, хуже всех знающему русский, смысл сказанного.
— А убил ее — Игорь, муж Нади. Не сам, не сам! Купил людей. Они вкатили ей в вену… — Проклятиков показал жестом. — Включили газ, засунули Надю головой в духовку. «Самоубийство».
Валера, коротко застонав, заскрежетал зубами. Проклятиков впервые в жизни собственными ушами услышал, что это такое — скрежет зубовный.
Посерев лицом, низко клонясь над столом и уперев взгляд в тарелку с остатками еды, тот стал что-то гортанное и проклятвенное очень отчетливо, очень театрально и выразительно произносить, выражение лица имея при этом совершенно зверское.
— Из-за денег, Валера, — сказал Проклятиков. — Из-за дома здешнего. Из-за квартиры камчатской. Из-за денег он ее убил, Валера! Мне надо его найти.
Орлы уже вовсю гомонили между собой. «Иго́р», «Иго́р» — раздавалось то и дело.
— Они говорят, — перевел Валера, — что Игор раза два приезжал, после того, как дом продал. У него тут с одним — какие-то дела.
Быстро и напористо переспросил что-то, продолжил: — Сюда — вот эти привозил (он потрепал рукав камуфляжной куртки), ботинки армейские. Отсюда — чачей загрузился… — продолжал переводить Валера. Акцент в его речи пропал почему-то вовсе. — …Номера на машине — русские. Не помнит. То ли Ярославль. То ли Владимир. Можно узнать. Накладную Тимур (ну, тут один…) выписывал. Можно узнать.
Что-то сказал тому, который рассказывал об Игоре, тот было возразил, Валера настаивал, тот попытался еще раз возразить, Валера прикрикнул командующе. Только после этого, вполголоса ворча, тот поднялся и пошел на улицу.
Через окно Проклятиков видел, как он сел в «жигуленок» и умчался куда-то.
— Сейчас все узнает, — успокоительно сказал Валера.
— Что делать будешь, когда Игора найдешь? Разговаривать станешь, стыдить станешь?
— Нет. Не буду я ни разговаривать, ни стыдить.
— Убивать будешь? — спросил Валера, внимательно оглядел Проклятикова и тут же добавил: — Не сумеешь.
— Может быть, и сумею. Не знаю. Может быть, и сумею.
Валера поглядел на него с заметным сомнением. Потом — «Посиди минуту!» — поднялся и пошел в угол шашлычной, где сидели за одним столом самые пожилые и внушительные видом аскеры.
Проклятиков видел, как Валера что-то говорит одному из них, полковничьего вида, как потом стал горячиться, размахивать руками, потом повернулся и с убитым видом вернулся за свой стол.
Невидящими глазами глядя на Проклятикова, стал многосложно и страшно выразительно ругаться на своем языке, механически сгибая-разгибая вилку, оказавшуюся под рукой.
Вилка наконец переломилась, он с недоумением глянул, швырнул ее в угол.
— С тобой хотел ехать, — объяснил он Проклятикову. — Командир не пускает. Дезертир, говорит, будешь. А-а-а! — беззвучно вскричал он, ощерился и — опять разразился бранью.
— «Алазань», понимаешь? — с отчаянием стал он выкладывать Проклятикову. — Ракеты такие, понимаешь? Никто не знает, какую кнопку нажимать, куда полетит. Один я знаю. Учеников дали — все деревенские, три класса кончили — ничего не соображают!
— Не надоело тебе этой хренотенью заниматься? — спросил Проклятиков. — Ты же, вроде, в институте учился…
— Ка-акой институт, слушай! Закон гор! В институте — одни женщины, калеки сидят. Ты — русский, тебе не понять нашу войну.
— Не понять, — согласился Проклятиков.
— Ты — счастливый, — откровенно завистливо сказал вдруг Валера. — Надя тебя любила (меня, а-а! совсем ничего любила!), Игора найдешь, месть сделаешь, — вдохновенно и зверски оскалился: — А-ах! мне бы его на полчаса, нет, на час дали бы! — и сладко-медлительно, вновь перейдя на свой язык, стал, видимо, перечислять, что именно он сделал бы с Игорем, если бы тот попался ему в руки.
Орлы, сидящие за столом, одобрительно внимали.
Распалившись от собственных мстительных фантазий, Валера вдруг сунулся под куртку и вытащил оттуда большой черный пистолет — «ТТ» — протянул его рукояткой к Проклятикову.
— Бери! — сказал торжественно, явно не забывая, что на него в эту минуту смотрят. — Наде скажи, первая пуля была от меня!
— Не провезти, — с сожалением сказал Проклятиков, побаюкав пистолет в ладони и протягивая его назад Валере. — Сюда ехал — два раза обыскивали. На самолет не сядешь…
— Почему не сядешь? Багаж сдашь — кто тебя проверять будет?
Один из сидящих за столом стал что-то говорить, поминая то и дело какого-то неведомого Аслана.
Валера слушал, потом сказал:
— Хорошо говорит. Умный человек. Даже прятать не надо будет. Напиши на бумажке имя-фамилия. Один человек разрешение сделает.
— Прямо сейчас? — изумился Проклятиков.
Валера спросил о чем-то у говорившего про Аслана. Повернулся с превосходительным видом:
— Прямо сейчас. Сюда принесут. Напиши имя-фамилия. — Валера оторвал кусок засаленной оберточной бумаги, на которой лежала какая-то снедь, дал огрызок карандаша.
— Виктор говорит: номер спиши.
Проклятиков прилежно написал «имя-фамилия», переписал номер. И бумажку и пистолет протянул Валере.
Тот бумажку взял, а пистолет отвел: — Теперь твой… — Легкое сожаление послышалось в его голосе.
— Не жалко? — спросил Проклятиков.
— Не жалко, — заставил сказать себя тот, опять повторил непонятное: — Наде скажешь, что эта, первая пуля — моя.
— Скажу, — отозвался Проклятиков, засовывая огромный этот пистоль за брючный ремень. Только сейчас он понял, насколько не хотелось ему с ним расставаться.
— Я смотрю, быстро у вас тут дела делаются, — заметил он.
Валера с удовольствием рассмеялся.
— Мы — хитрые. Мы всех своих бюрократов к вам, в Москву отправили!
— Похоже на то.
Двое из оставшихся за столом сидели в обнимку и вполголоса, напрочь отрешившись от окружающего, пели какую-то сложную, гортанную песню.
— О чем поют? — спросил Проклятиков.
— Парень на войну едет. Женщина плачет. Мать плачет. А он говорит: не плачьте, вернусь живой, богатый, хорошо жить будем.
— Замечательная песня.
Тот, кажется, уловил иронию в замечании Проклятикова. Вдруг сказал:
— Это только русский мог сделать, — сказал с вдруг прорвавшейся неприязнью. — У нас, даже самый дикий, никогда такого не сделает. Убить женщину, убить жену — из-за, тьфу! бумажек!
— Он не русский. Он не чечен, не еврей, не алан, не грузин. Зверь. У зверя нет национальности.
Валера посмотрел уважительно:
— Хорошо говоришь. Извини, если обидел.
— Не обидел. Давай лучше выпьем за русскую женщину Надю. Пусть земля ей будет пухом!
В торжественном и печальном молчании они выпили.
Ночевать он поехал к Валера.
Маленькая грустная пожилая женщина обняла Валеру у порога. Было видно: готова простоять так, истово и жадно обнимая, хоть целую вечность.
Потом все-таки оторвалась от сына, собрала что-то на стол. Валера от усталости, да и от выпитого, наверное, то и дело клонился головой к столешнице.
Они вдвоем уговорили его идти спать, и остались сидеть за столом.
Она не говорила по-русски. Проклятиков ни слова не понимал по-местному, но они просидели полночи, и никакого не нужно было переводчика, чтобы понять, о чем покорно, печально, с обидой, с горьким недоумением говорит эта женщина, вконец изможденная страхами за жизнь сына.
Дважды их прерывали.
Первым постучал в двери тот из орлов Валеры, который ездил узнавать местонахождение Голобородьки.