Страница 127 из 140
— Не пей ты эту гадость, — посоветовал ДэПроклов и болтнул лимонадом. Студенистые блеклые амебы оживленно заплавали в бутылке.
Она смотрела на него ожидающе — тихо, с покорством, с нищенской надеждой — но, как ни странно, и с выражением жалкой дерзости, которое она изо всех сил пыталась обозначить на лице.
Неохотно преодолевая что-то в себе, он сказал:
— Эх, ты… матрена тимофевна! Пойдем! — кивнул головой на выход из буфета и пошел не оглядываясь.
Не очень-то ему хотелось связываться с ней, и ковыряясь ключом в замке, он, пожалуй, надеялся, что она не пошла следом за ним, гордо осталась наедине со своим прекрасным лимонадом. Но когда он распахнул дверь номера и оглянулся, — она стояла за спиной, тихонькая и виноватая. Бутылку с лимонадом она все же забрала с собой.
— Есть хочешь?
Она столб столбом стояла посреди номера, со слабоумной улыбочкой озиралась.
— Садись!
Он разложил на газете припасы: колбасу, бутерброды с рыбой, откупорил боржом.
Она молча присела, стала кушать осторожно, стараясь не торопиться. Было, однако, видно, что она очень голодна.
— Как ты тут оказалась?
Она поглядела на него, но ничего не сказала. Продолжала сосредоточенно жевать, запивая из горлышка бутылки.
Вдруг отворила уста:
— Тут у вас. Живут. То ли на четвертом, то ли на пятом. «На минуточку» — сказали. — Она рассмеялась внезапно вдруг осипшим, вполне проституточьим смешочком. — А у тебя выпить нету? Ты не думай, немножко…
— Эх, ты — дура-дура! — сказал ДэПроклов и налил ей немного бренди.
— Дура, — просто согласилась она и, корчясь лицом, выпила стакан.
— Горячую воду дали, — сказал ДэПроклов. — На полотенце, на шампунь! — Мыло — в ванной. Вымойся. А то похожа… черт знает на кого!
— Ой, спасибо! — она заулыбалась совсем вдруг по-девчоночьи, — я боялась попросить. Думала…
— А ты не думай. Просто иди и просто включай душ.
— А меня тут, знаешь, обокрали! — почти с веселием сообщила она, остановившись возле дверей ванны, и вдруг, стесненно, зябко подхихикнув, стала стаскивать через голову платье, тотчас застряв головой в вороте. На ней были только трусики. Полновесные круглые груди стояли курносым торчком. — Чемодан оставила дядечке посторожить, в комендатуре. Вернулась… — она, наконец, выпросталась из платья, прикрыла им голую грудь. — Ни дядечки, ни чемодана! — сказала бойко, а лицо ее сморщилось от готовности заплакать.
— Иди, иди! Ладно, — торопливо оборвал ее ДэПроклов. — Потом поговорим.
Он уже с трудом владел собой. Только брезгливость еще останавливала его.
Зашумела вода в ванной.
Он лег на кровать, закрыл глаза. Он знал, что не удержится.
Он попытался позвать Надю — она возникла, но, странное дело, возникла в сторонке, никак не вмешиваясь, ни осуждая, ни одобряя. Надя была сама по себе.
— Эй! Как тебя? — она высунула мокро-всклокоченную голову в приоткрытую дверь. Он подошел. — Ой! — хихикнула она, — не смотри, пожалуйста!
— Ах, ах! — хмыкнул он с издевкой. — Какая скромность!
— Я все с себя выстирала. Дай какую-нибудь рубашечку!
— Ну вот… — сказал он удовлетворенно и довольно. — Совсем другое дело! — когда она возникла, наконец, разрумянившаяся, чистенькая, причесанная, в голубенькой рубахе, высоко открывавшей ее стройненькие ножки.
— Ф-фу! — вздохнула она, облегченно и счастливо улыбаясь, подходя к нему совсем близко. — Спасибо тебе! Ты хочешь? — спросила просто.
Он не ответил. Стал медленно расстегивать пуговки на ее груди.
…Через какое-то время он сел краю кровати, стал закуривать.
— А тебя как звать-то? — спросил.
— Лизавета, — она живо повернула к нему лицо. — А тебя?
— Дмитрий. Дима.
— Я тебя буду Митей звать.
— А чего же ты, Лизавета, так орешь? — спросил он, не зная, о чем с ней говорить.
— Ой! Я орала, да? Я не нарочно, честное слово!
— Еще бы не хватало, чтобы нарочно… Ну, и что же ты, Лизавета, собираешься делать?
Она опять сделала лицо, готовое к плачу.
— Не знаю я…
— Муженек твой, насколько я понимаю…
— Он куда-то в, командировку сбежал — специально, я знаю!
— Паспорт тоже сперли?
— А вот и нет! — радостно засмеялась она. — Он у администраторши, в Доме рыбака. Только у меня там не уплочено… Я потому оттуда и сделала ноги — хотела к Люське вещи перенести, ну, а паспорт, думаю, как-нибудь потом.
— Люська тебя по номерам и таскала?
— Зря ты так. Она хорошая женщина.
— Не сомневаюсь. Значит, все будет так (если не согласна, можешь хоть сейчас уходить): я здесь еще — неделю. Эту неделю ты живешь здесь, но носу никуда не высовываешь! Если узнаю, что ты даже за дверь вышла — выгоню! Ясно?
Она смотрела на него зачарованным взглядом.
— Потом я тебе беру билет и отправляю домой. Нечего тебе тут болтаться. Скурвишься, не успеешь и глазом моргнуть.
— Ой, Митя… — она перевернулась лицом в подушку. — Можно, я буду вас Митей звать? Мне так плохо тут, стыдно!
— Ладно, ладно… — Он погладил ее по голове, как малого ребенка. — Бывает. Считай, что тебе все приснилось.
— Да-а… А чемодан украли — тоже приснилось? Мне даже переодеться не во что! А этот гад еще и платье порвал!
— Вот и хорошо, что порвал — меньше соблазну будет в коридор высовываться.
Вы… ты что ж думаете, что я совсем уж… такая? — она вскинулась видом оскорбленной невинности.
Он опять погладил ее по голове и засмеялся:
— Не такая, не такая. Успокойся. Эх ты, балда иванна!
— У него было ощущение, что он ужасно взрослый, а это — дите малое. Но тут дите малое живо перевернулось под простыней, рука ее проворно шмыгнула по голой ноге его, отыскивая: — Ты еще хочешь… — произнесло с удовлетворением и с превосходительностью в голосе.
— Только, если пообещаешь, что орать не будешь.
— Обещаю, обещаю…
Опять, мельком, он подумал о Наде. А потом быстренько и косноязычно вот что придумал в оправдание свое: «Это то, что стоит между нами, между мной и Надей. Я это уничтожаю…» — и на сей счет временно успокоился.
Утром, чуть свет, в номер постучали.
Хмурый и злой, ДэПроклов открыл, с недоумением уставился на лысоватого, худенького гражданина, который улыбаясь зрил на него.
— Не узнал?! Точно, не узнал! — заулыбался тот и того шире. — Я — Виктор, ну… муж Ирины!
— А-а! Ну, конечно! — ДэПроклову стало неловко. — Темно тут, а я к тому же и спросонья и с похмелья. Заходи!
Тот прошел, сел возле стола. Чувствовал себя явно стесненно.
— А я только сменился, домой пришел, Ира рассказала — я сразу сюда! Извини, что в такую рань.
ДэПроклов глянул на часы — не было еще и восьми.
— Не бери в голову! — великодушно отозвался он. — Вот только утреннюю гимнастику сделаю… Тебе налить?
Тот засмущался: «Самую малость…»
— Будь здоров. Я рад видеть тебя, — сказал ДэПроклов.
— Я тоже рад. Мы все рады, — серьезно отозвался Витюша. — И я, и Ирина, и все. Хорошо, что ты приехал.
Витюша за прошедшие годы очень изменился — как бы подсох, заметно полысел и, как у многих тут, неприятная егозливость обозначилась в нем, неуверенность некая, что-то приказчичье: «Я здесь уже не хозяин…» А раньше именно хозяйская веская уверенность в них, в камчадалах, пленяла: они были свои люди на своей земле.
— Ты давай закусывай. — ДэПроклов повел рукой по столу. — Небось, и позавтракать не успел?
— Не успел. Я, честно, так обрадовался, что ты приехал — будет хоть кому рассказать — что даже не раздевался. Сразу сюда побег, — он рассмеялся дробненьким смешком. — Экие, однако, у тебя тут разносолы!
— Так и давай, рубай — не стесняйся! Ты сказал: «будет кому рассказать»? Что это значит?
— То и значит, — хмуро и почти враждебно ответил Витюша. — Наши меня уже не слушают. Они, по-моему, думают, что я маленько крышей двинулся — со времен Надиной смерти. Главное, что ведь и сами не верят, но — молча! — он взял ножик и стал увлеченно, выражение лица имея хищно-плотоядное, отрезать тончайший ломтик с головки сыра.