Чудик

— Ты опять с проповедью? Лучше скажи, что мне делать?

— Я уже сказал, но ты не услышала.

— Освятить дом?

— Да. В одной квартире начали летать тарелки, сковородки, утюги. Позвали батюшку. Он освятил жилье. Хозяева исповедались, причастились. Все стихло. Пришла соседка. Хозяйка с ней и поделилась радостью: как хорошо теперь, спокойно. Соседка согласно закивала: “Да-да, но это надо закрепить” — и стала окроплять углы своей заговоренной водой. И тут опять началось невесть что, да с еще большей силой.

Вновь позвали батюшку, опять освятили все. И вновь возник мир. Больше хозяйка соседку на порог не пускала. Об этом сам батюшка рассказывал.

— Остерегайся-ка ты Лёньку, — вдруг повелительно сказала Рая и пояснила: — Теперь от него хорошего не жди.

— Жалко его, ведь он, говоришь, славным был. Да и ребят, которые к нему тянутся, жалко. Слепые щенки. К чему приучат, так и будут жить. А откуда ты знаешь, что он колдун?

— Каждый раз, как приходит, что-нибудь в доме оставляет: узелки, косточки. Я даже боюсь его. Порой мне кажется, что он уже надо мной имеет какую-то власть.

— Исповедуйся, причастись, освяти квартиру и, конечно, сама молись. Вся власть его над тобой и кончится.

— Дал бы Бог. Но я молиться не умею.

— Я тебе краткий молитвослов дам.

Серафим вынес из дома маленькую книжку и протянул ее Рае.

— А Лёню лучше в дом не пускай.

— Теперь ты ревнуешь?

— Нет. Смотри, как бы у тебя сковородки летать не стали. Так прямо и скажи: “Не хочу, чтобы колдун ходил ко мне”. Может, очнется.

Глава 6

Глас вопиющего в пустыне

Несколько дней никто не звал Серафима, да и ему самому не хотелось никого видеть. Он прокручивал в своей памяти эпизоды прошедших дней.

— Рая права: во всем была западня. Но цель у Лёни не просто посмеяться надо мной, а над той Истиной, которую я пытался им передать. Да, идет война, битва каждое мгновение, за каждую душу. Дело не во мне. Что я? Я могу исчезнуть для них. Уходить на день в лес, на рыбалку, закрывшись в доме, читать, читать. Но не будет ли это бегством с поля боя? Почему-то Бог дал мне в это лето оказаться здесь, в этой деревеньке. Может быть, Он чего-то ждет от меня? Но что я могу? Ребята засыпали меня вопросами, живущими в них, а я сказал: “Думайте сами” — и сбежал, дезертировал, оставив их под опекой Лёни. Разве не так?

Да, я пытался что-то пролепетать, а потом испугался, увидев, что передо мной непробиваемая стена. Однако мой святой говорил: “Сей при камне, сей при дороге, Господь даст, где-нибудь и прорастет”.

Пред мысленным взором Серафима вдруг всплыла надпись на арке, сделанная из газового баллончика. Обычно он проходил мимо, не читая заборных творений. Но эти два слова бросились в глаза и запечатлелись глубоко в памяти. Вряд ли они были начертаны ради забавы или как сатанинский призыв. Серафим воспринял их как крик чьей-то раненой души, а может быть, и стон целого поколения.

Зловещие буквы взывали, как сигнал SOS с тонущего корабля: “Ничего святого”.

Хотелось найти этого беднягу, протянуть ему руку, обнять. Но как найти его в миллионном городе?

“А разве деревенские ребятишки не такие же обманутые? Разве у них не похитили святынь? Жалко и Рыжего, и Раю, и Лёню. Но что я могу сделать для них?”

Взгляд его устремился к иконе преподобного Серафима, где тот стоял на коленях на камне, вымаливая нас.

“Боже, милостив буди нам грешным!”

И так тысячу дней и ночей.

Конечно, моя молитва слаба и рассеянна. Но, может быть, для молитвы за них и направил меня сюда Господь?”

Серафим встал на колени перед иконой Спасителя и стал молиться. Молился он долго, кладя поклоны, пока не зазвенел будильник.

Серафим приучал себя жить по графику, чтобы больше успеть. Будильник напомнил ему о поручении тети сходить в магазин за хлебом. У прилавка он встретился с Лёней.

— Чего не приходишь? — как ни в чем ни бывало спросил тот.

— Куда? — К нам. Мы каждый вечер на берегу костер разжигаем- Приходи. — Зачем? — Как зачтем? — Вы каждый раз из меня забаву устраиваете.

— Ну что ты?! Какую забаву? Все, что ты говоришь, нам интересно.

— Ой ли? — Приходи, приходи! — Лёня хлопнул Серафима по плечу и удалился.

Серафим задумался: “Идти или не идти к ним? Для чего? Мои попытки — глас вопиющего в пустыне. Тем более они вновь могут что-нибудь затеять, пытаясь превратить меня в шута. Схватка продолжается- Боже, милостив буди нам грешным. Господи, помоги мне исполнить волю Твою”.

Помолившись, он подошел к книжной полке в надежде найти там подсказку, что ему поведать ребятам, еще не встретившим Бога. Ему казалось, что каждая книжка просила:

— Ну, возьми меня! Они же все духовно слепые, а на моих страницах столько спасительных мыслей! — А кто я такой, чтобы учить их? — спросил себя Серафим. Спросил и сразу — разве это случайно? — открыв наугад страницу, получил ответ: —Всякий, кто может возвещать истину и не возвещает ее, будет осужден Богом. — И в самом деле, — рассуждал Серафим, — если бы кто оказался на минном поле или в радиоактивной зоне и, зная об опасности, не известил бы других, разве не согрешил бы он? Ведь сказано: “Горе мне, если я не благовествую”.

Невыносимо громыхала музыка.

— Укроти, — сказал, подходя к сидящему у магнитофона пареньку, Серафим. — Что? — переспросил он. — Сделай потише.

Паренек убавил звук. — Оставь, как было, — приказал вожак. — Тогда я оставлю вас, — предупредил Серафим. — Это почему же? — не скрывая насмешки, поинтересовался Леонид. — Наши ушки не выдерживают? Мы не приучены к современным звучаниям?

— От такой громкости звуковые контузии бывают: потеря слуха и памяти.

— Опять заливаешь? — Да нет. Факт довольно известный: в Венеции в конце 80-х во время концерта Пола Маккартни рухнул мост. — Случайное совпадение. Просто мост был древним, подгнившим, — явно забавлялся Лёня. — От выступления одной группы в соседнем озере рыба, оглушенная, всплыла. — Ну, ты даешь, чудик, — захохотал вожак и добавил: — Ладно, убавь, Гриша, уважим гостя, не то следующим летом к нам не завернет, а с ним забавно.

Музыка зазвучала тише.

— Ну что, нормально теперь? — уточнил Лёня. — Почти. Кто-то из философов сказал, что громкость, с которой люди слушают музыку, обратно пропорциональна их умственным способностям. — Это намек? — нахмурился вожак. — Нет, просто вспомнилось, — поторопился погасить чуть не вспыхнувший конфликт Серафим. — Дело в том, что от многих децибел звуковые ожоги бывают. — Ожоги? — Лёня готов был опять расхохотаться. — Да. Чему ты удивляешься? Опыт даже был такой поставлен: около громкоговорителя положили обычное сырое яйцо. После концерта рок-группы оно сварилось вкрутую. — Ну, молодец, Серафим, никто меня давно так не забавлял, как ты. И в цирк идти не надо. — Ты опять меня в клоуна, в шута превратить хочешь? — Нет-нет, что ты… Все что ты говоришь очень занятно: яйцо сварилось. Кто это так додумался сказать? Может, у него мозги сварились, если не вкрутую, то хотя бы всмятку?

Вместе с вожаком хохотала и вся орава.

— Да, ты прав, Лёня, и мозги у слушателей тоже свариваются от диких ритмов.

В Японии, в Токио, журналисты задали зрителям после рок-концерта всего три вопроса: как вас зовут? где вы находитесь? какой теперь год?

Как вы думаете, — обратился Серафим ко всей компании, — что те ответили?

Все примолкли. Даже Лёня перестал смеяться.

— Как ни печально, — сам ответил Серафим, — ни один из посетителей концерта не мог вспомнить ни своего имени, ни названия города, в котором он находится, ни года, в котором живет. Ну что, смешно?

После рок-концерта семиклассники на время забывали таблицу умножения. Правда, потом вспоминали, но механизмы самозащиты, инстинкты самосохранения разрушались, нравственные устои расшатывались, личность деградировала.

— А ты не загибаешь? — Увы, нет. Вспомни, как ведет себя зомбированная на концертах толпа, круша все на своем пути: витрины магазинов, машины. — Ну, бывает, поддадут ребятки, надо им пар выпустить. Молодые — вот и бесятся. — О бесах ты кстати упомянул, Лёня, очень кстати, — Серафим достал из кармана книжечку. — Что там у тебя? — спросил Лёня. — Брошюра архимандрита Лазаря. — Архимандрита, да еще Лазаря? Как говорил Сережа Есенин: “Ни при какой погоде я