Великие любовницы

Монархи, конечно, делали громадные ошибки, когда пытались уютные любовные гнездышки «свить» в стенах своих дворцов и под оком супруги. Не каждая ведь супруга обладала снисходительностью и великодушием Луизы, жены французского короля Генриха III. Она из порочной связи своего супруга с миньонами, расположившимися рядом с покоями короля, никакой проблемы не делала, лишь бы муж был доволен. А так ревнивые королевы особенно болезненно принимали факт наличия любовного «гнездышка» своего супруга в стенах их дворца. И конечно, скандалы, вопли и плачи, что настроения монархам отнюдь не улучшает. Наполеон Бонапарт это учел только позднее, а сначала он, наивный, решил флиртовать в стенах своего дворца. Потом он, конечно, учел эту ошибку, и его «домики» были так замаскированы под разные там театральные ложи, в середке самого Парижа и в окружении тысячной толпы зрителей, что даже самые дотошные детективы типа Пуаро или Коломбо с трудом бы догадались, какой это «спектакль» разыгрывается за плотно закрытыми занавесями королевской театральной ложи. Но сначала Наполеон Бонапарт думал, что ему дозволено будет и в стенах своего дворца посторонней любовью заниматься. Он, после фазы первой, горячей любви к своей жене Жозефине, перешел во вторую, когда почувствовал потребность ей изменять. Тем более что она с внебрачными связями не очень-то церемонилась и несколько раз давала Наполеону повод для безудержной ревности. Словом, «и на старуху нашла проруха». Раньше Наполеон в муках ревности за Жозефиной бегал, теперь ее очередь наступила. Теперь настала очередь Жозефины от ревности дико страдать и мучиться. И вот она начала выслеживать своего мужа с разными любовницами. И в самых, заметьте, неподходящих местах. Захочет, скажем, Наполеон Бонапарт пофлиртовать немного с племянницей Жозефины молоденькой Стефанией де Богарнэ и только со всевозможными предосторожностями и даже без своего камердинера Константа проберется ночью к ее покоям, вдруг как привидение, со свечой в руке и в ночной сорочке, перед ним появляется Жозефина и ехидно так осведомляется: «А куда это вы направляетесь, ваше величество, в столь поздний час?». А потом, отбросив всякую дипломатию, как торговка на базаре, начинает распекать императора: «Да вы в своем уме? Вся империя во все глаза следит за вами, а вы компрометируете себя постыдным желанием улечься в постель с моей племянницей? Это что за ребячество, императора недостойное?» И отчитывает великого человека, как какого-либо школьника провинившегося. Ну императору не особенно, конечно, нравятся замечания супруги, он в ярости убегал, а потом вазы бил и зеркала тоже. Нет, так дальше дело не пойдет, решил император. Прямо нет способа развернуться в любовных утехах в своем дворце, чтобы на Жозефину не наткнуться, ну прямо по Высоцкому: «Придешь домой, там ты сидишь». И он нанял себе «маленький домик для утех» в Аллее Вдов, в самом укромном уголке. Инкогнито, кажется, полное, тем более что, туда направляясь, император надевал круглую шляпу мещанина и широкий плащ. А в его кабинете всю ночь свеча горит, для поддержания у супруги и придворных мнения, как он тяжело по ночам работает. И только он захочет беспрепятственно в свой «домик» зайти и наконец-то любовными утехами заняться, как опять «возникает» Жозефина и начинает без пардону валить в парадные двери. По Парижу с безумными глазами бегает, любовниц императора по укромным уголкам отыскивая. Жизнь для императора превратилась в сущий ад. И чего это она, его Жозефина, вдруг вздумала ревновать? Столько лет не ревновала, с драгунами молодыми время проводя, и вдруг? Казалось, что сроду ей чувство ревности незнакомо. А теперь вечно в неприличном поведении императора обвиняет. «Законы моралей или приличий написаны не для меня», — сказал он ей. Любыми способами Жозефина старается отвадить Наполеона от любовниц. Для этого все средства хороши, особенно старый как свет: одаривать его сексуальной любовью и совершенно изменить свой характер, хотя некоторые медицинские светила утверждают, что это совершенно невозможно. Жозефина сумела, и если раньше после возвращения Наполеона из походов из-за дверей их комнат разносились вопли, крики и даже звук пощечин, то теперь оттуда разносится серебристый смех. Жозефина принимается наново соблазнять своего мужа. А когда входил с подносом утром камердинер Констант, она старалась в это время удержать императора в постели: «Уже встаешь? Полежи еще немного»[142].

А потом во всеуслышанье говорит придворным дамам, потирая свои маленькие ручки: «Ах, я сегодня так поздно встала, мой муж навестил меня»[143].

Но никого уже не обманут эти жалкие уловки женщины, цепляющейся, как утопающий за соломинку, за последние искорки чувства к ней императора. У него уже иные планы на уме. Скоро он женится второй раз на австрийской Марии Луизе, холодной и эгоистичной ограниченной принцессе, которая после каждого поцелуя императора в щечку будет тщательно это место вытирать носовым платком. Только на сей раз император умнее. Он свои «маленькие домики для любовных утех» будет очень маскировать, и о них Мария Луиза никогда даже не догадается. Лаура де Абрантес в своих воспоминаниях рассказывает о том, как ее подругу, красавицу Рекамер, счастливую мать и супругу, сватал министр Наполеона Фуке, чтобы она стала, о нет, не любовницей императора, а всего лишь приятельницей. «Любовниц много, а вот хороших, интеллигентных приятельниц у императора мало», — резюмировал Фуке. А потом пришла к ней сестра Наполеона Полина и без обиняков спросила, любит ли та театры, а услышав утвердительный ответ, дала ей письмо странного содержания: «Дирекция Французской Комедии предупреждена, что ее высочество княжна Полина Бонапарт дает свою ложу мадам Рекамер. И когда она будет находиться в этой ложе, она может пребывать там с лицами по своему выбору, и никто другой не имеет права в это время входить в эту ложу, пока этого не захочет сама мадам Рекамер. Секретарь княжны Полины Бонапарт»[144].

Ну мадам Рекамер, неотразимая красавица, возбудившая чувство Наполеона Бонапарта, решила сначала «захотеть» увидеть эту самую ложу. И что она увидела? Маленький коридорчик, как бы две маленькие комнатки-ложи. Одна на первом этаже, вторая на втором. Винтовая лестница, соединяющая эти ложи, плотно закрываемые от постороннего взгляда и от сцены. Диванчики, мягкие и удобные, легко раздвигаемые и образующие ложа. Вверху ложа императора, внизу его сестры. Любая дамочка могла пребывать в ложе Полины, когда сверху инкогнито сходил вниз император для любовных утех. Особенно много времени для этого не требовалось. Император и не любил слишком много тратить времени на любовные услады. Он — солдат, и тут по-солдатски все быстро и просто. Он даже один раз отказался от девственницы, придя в ужас от мысли, сколько времени, силы и энергии надо на нее потратить, чтобы дефлорировать.

Мадам Рекамер от предлагаемой ложи отказалась, а сколько женщин не отказалось? На всю жизнь запомнив эту тайную короткую и ни к чему не обязывающую интимную встречу с императором, которому уже не надо было тратиться на дорогостоящие «маленькие домики для удовольствий». Конечно, не Наполеон Бонапарт этот обычай выдумал, чтобы театральные ложи в ложа превращать. Так было принято в Италии и во Франции. Театр стал удобным «домиком для удовольствий». В Италии даже несколько более свободно, чем во Франции. Там во время антрактов зрители ужинали, а иногда и наскоро любовью занимались, и для этой цели позади ложи были оборудованы маленькие комнатки. Такие ложи имели все богатые проститутки. А то веди клиента к себе домой, еще чего! Ублажай его там почти за те же денежки всю ночь! А здесь все по-походному. В пятнадцать минут антракта любовью насыщались, да еще успевали за это время кофе выпить и бутербродик скушать. Не церемонились, словом, особой нравственностью по отношению к храму культуры. Ну и актеры тоже со зрителями не церемонились. Актер в любое время мог прервать душещипательный монолог и приказать подать себе кофе. Он устал. И тогда зрители покорно ждали, когда актер кончит трапезу и примется за роль.

142

Л. Констант. «Воспоминания камердинера императора Наполеона». Варшава, 1972, с 69.

143

Там же, с. 34.

144

Лаура де Абрантес. «Воспоминания». Варшава, 1974, с. 112.