Страница 8 из 17
Хозяева провожали нас домой. Амалия всю дорогу рассказывала о Степунах, особенно о Наталье Николаевне, о ее изумительной женственности и хозяйственности. [...]
5 июля
Вчера ездили с И. А. купаться. В автобусе встретились с Марком Александровичем, отправлявшимся в Жюан-ле-Пэн уговариваться с Винтерфельдом.
Жена его приезжает на днях и им нужны комнаты. М. А. уже слегка раскис от жары, особенно если принять во внимание, что ходит он в темном суконном пиджаке и фетровой шляпе.
Сели в автобусе все на одну скамейку и всю дорогу разговаривали. И. А. в хорошем настроении. В Каннах разделились, условившись встретиться потом в кафе под платанами. За время отсутствия Алданова мы с И. А. успели зайти в английский магазин, переменить оказавшиеся негодными белые брюки на красную шерстяную рубашку, которые теперь модны, потом выкупались и напились у Рора чаю. Под платанами же тотчас увидели Мережковского, быстро, бочком пробиравшегося с видом похудевшего таракана - усы у него торчали. Увидев нас, подошел, стал здороваться, воскликнул, хлопая И. А. по спине:
- Отлично в красном! В профиль совсем римский прокуратор! Вас бы на медаль выбить, на монету...
Вскоре подошел Алданов, а затем и Зинаида Николаевна в таком же огненного цвета платье, как рубашка И. А. и какой-то целлулоидового вида панаме с пестрой лентой. Начались восклицания, разговоры. Но просидели мы вместе недолго, надо было спешить на автобус - Марк Александрович у нас обедал.
Винтерфельд дал ему две комнаты с пансионом по 45 фр. Алданов недавно выкупался и говорил, что юг его почти вылечил от хандры и что И. А. во всем прав - "человек создан для юга". Для него здесь большое удовольствие прогулки в автобусах, чего разделить, однако, с ним не могу. Впрочем, мы этим всем объелись, да и разные бывают автобусы, на некоторых рыдванах закачивает довольно противно, в то время как на море мне все нипочем.
8 июля
После обеда в кабинет И. А. внесены были полотняные кресла, все уселись. И. А. лег на постель, и чтение началось. Читал И. А. около часу. Основную идею его можно в нескольких словах пересказать так: Империя в России зиждилась на религиозном основании. Царь был Бог на земле и все подданные его рабами. Но состояние рабства самая ужасная вещь на земле. Поэтому едва родилось сознание себя человеком, личностью, состояние рабства - невыносимо. "Орден" и принялся за работу пробуждения этого сознания в толпе бессловесных, почти восточных рабов, но недостаточно успел в этом: на свободу с революцией вырвались рабы, и получился "бунт рабов".
Когда начались обсуждения, И. А. сказал, что написано очень хорошо, что все, что касается первой части, т. е. религиозного отношения к монарху, очень правильно. Разрушаться это отношение началось ко времени 1-й революции, и он сам слышал после японской войны, как мужик обозвал царя по-матерному.
Почти все время молчавший Алданов на вопрос, что он скажет, ответил, что у него очень много возражений.
- Я вперед знаю, что скажет Марк Александрович, - сказал Илюша, - он находит, что монархия у меня очень стилизована, что происходило все это много проще...
- Не совсем, но грубо говоря, так. Монархия, действительно, у вас "стилизована", и вы сами знаете, что происходило все это много проще. Прежде всего я не согласен с вами в том, что народ так уж любил некоторых монархов и что они были верующими... например, Екатерина. А что делал Петр I? Не будем говорить здесь об этом, но ведь вы знаете, что он делал...
- Но ведь провалы свойственны русскому народу,- вмешался И. А.- Он молится, а потом может так запалить в своего бога... как это свойственно всем дикарям, когда бог не исполняет их желаний. Но это не мешает ему потом опять поставить его перед собой, намазать ему губы салом, кланяться...
- Да я же и говорю,- Петр был первым комсомольцем,- спокойно сказал Алданов.- А больше всего я против того, что Илья Исидорович хочет вывести из этого. Он напирает на то, что вот, мол, есть Запад и есть Азия, т. е. Россия. На Западе все было по-иному, по-светлому, а у нас было рабство, дикость. Поэтому народу, собственно, и потребно такое правительство, какое сейчас оно имеет, т. е. большевистское. Он, собственно, говорит то, что говорят о нас иностранцы, что сказал Эррио, например: "Для такого рабского народа - так и надо". А между тем на Западе было то же самое. Разве какой-нибудь Людовик не считал себя Богом? "Раб твой", подписываемое на челобитных, является простой формой вежливости. Я не согласен с тем сусанннским пафосом, который вы придаете всему этому...
- Марк Александрович, я ведь беру главное! Между Западом и нами все-таки было различие... Различие в оттенках...
- Нет, нет, самое ужасное, что вы роете этот ров между Западом и нами "Азией". Все шло таким быстрым темпом последние несколько десятилетий, что удержись мы после войны - мы бы догнали Европу. Мы не Азия, а только запоздавшая Европа...
- Правда, правда, М. А.- закричал И. А.- И революцию можно было предотвратить...
- А по поводу любви народа к монархам, вспомните еще, что Л. Н. Толстой писал в письме к Николаю II: "Вы думаете, что народ Вас любит, Вы увидите, что никто не пошевельнет пальцем для Вашего спасения". И это оправдалось.
Потом, прощаясь, когда все вышли в сад. я спросила Илюшу, не смущают ли его возражения и считает ли он их правильными.
- Я проверил себя, Г. Н.,-ответил он.-Я работаю над этим уже 10 лет и могу сказать, что умру, веря в то, что пишу. Я знаю, как мне будут возражать. Но это нисколько не колеблет моего убеждения. Я хочу, кроме того, показать, что монархия в России была трагедией...
3 августа
Возвращаясь вечером с купанья, заметили внизу нашей горы чей-то великолепный темно-синий автомобиль. И. А. пошутил, что это, должно быть, какой-нибудь американский издатель, приехавший к нему, а когда мы вошли в калитку дачи, навстречу нам с кресла под пальмой поднялась высокая мужская фигура, а за ней что-то голубое. И. А. ждал Рахманинова с дочерью (Таней), приехавших на несколько дней в Канны.
Сели, заговорили. У Тани оказался с собой американский аппарат, маленький синема, который она наводила поочередно на всех нас. Одеты оба были с той дорогой очевидностью богатства, которая доступна очень немногим. Рахманинов еще раз поразил меня сходством в лице (особенно где-то вокруг глаз) с Керенским. Галстук, костюм, шляпа, кожа рук - все у него было чистейшее, особенно вымытое, выдающееся.
Разговор вертелся вокруг Шаляпина и его сына, живущего сейчас тоже па Ривьере, и предполагаемой постановки в кино Бориса Годунова, сценарий к которому "развивает" с пушкинского "Бориса" Мережковский. Через двадцать минут они поднялись, говоря, что им пора ехать домой обедать. Мы сначала неуверенно, а потом видя, что они готовы согласиться, с большей силой стали предлагать остаться на обед. После недолгих уговоров они остались.
Тотчас же были "мобилизованы" все съестные припасы в доме. Камни послали вниз за ветчиной и яйцами, я побежала за десертом, и через полчаса мы все уже сидели за столом. Р. попросил завесить лампу, жалуясь на то, что его глаза не выносят сильного света, и с его стороны был спущен с абажура кусок шелка.
Разговор был разбитый и малозначительный. Р., между прочим, все настаивал на том, что И. А. должен непременно написать книгу о Чехове, перед которым он сам, видимо, преклонялся. Был любезен, прост, интересовался тем, что пишет Зуров, что я, как и кто работает и вообще как мы живем. Остановились они в Каннах, в Гранд Отеле. У него какие-то дела с Борисом Григорьевым, очевидно тот будет писать его портрет. Видно, что он очень любит дочь, это было особенно заметно по его рассказу о ее падении с лошади в Рамбуйе, где у них вилла.
Они уехали часов в десять, предположительно решив встретиться с нами на другой день в Каннах.
Во время обеда я часто смотрела на него и на И. А. и сравнивала их обоих известно ведь, что они очень похожи - сравнивая также и их судьбу. Да, похожи, но И. А. весь суше, изящнее, легче, меньше, и кожа у него тоньше и черты лица правильнее.