Песенный мастер

Таким вот образом Анссет, чей возраст никому не был известен, но которому не могло быть больше трех лет, стал одним из дюжины детей, привезенных искателем на Тью. Все дети неплохо справились с несколькими простенькими тестами на повторение мелодии, распознавание высоты звука и на эмоциональный отклик. Они справились с ними настолько хорошо, чтобы в них можно было ожидать потенциальные способности к музыке. И вот тогда Певческий Дом купил, о нет, нет, людей на рынке детей не покупали; всех этих детей Певческий Дом усыновил или удочерил. Певческий Дом растил их, заботился о них и обучал, пока те не становились Певчими Птицами или обычными певцами, учителями или мастерами и даже в том случае, если те вообще не связывали себя с музыкой. In loko parentis (вместо родителей), так говорилось об этом в законах. Певческий Дом был матерью, отцом, нянькой, братом или сестрой, родичем и, до некоторого времени, когда дети достигали определенного уровня развития — Богом.

«Новенькие», — пропела сотня детей в Общем Зале, когда Анссет вместе с другими, купленными на рынке детьми появился там. Анссет не выделялся среди остальных. Правда, он был очень напуган, но точно так же чувствовали себя и его товарищи. И хотя его нордические волосы и кожа помещали мальчишку в самый край расового спектра, на подобные вещи здесь особого внимания не обращали. Поэтому поводу над ним никто не смеялся, как если бы насмехались над альбиносом.

Как было принято, Анссета представили всем детям, и, опять же по заведенному порядку, имя его было тут же забыто; как и было принято, дети пропели новоприбывшим песню приветствия, чьи ноты и мелодия были настолько неожиданными, что буквально ничего не смогли сделать, чтобы рассеять страх Анссета, и, в конце концов, тоже по обычаю, мальчика поручили пятилетке Рруку, который уже разбирался в здешних отношениях.

— Сегодня ночью можешь спать со мной, — сказал Ррук. Анссет на это лишь тупо кивнул. — Я старше, — заявил новый товарищ. — Еще несколько месяцев, а то и раньше, и я перейду в Ясли. — Анссету это ничего не говорило. — Кстати, не пруди в постель, потому что все мы никогда не спим в одной и той же постели даже две ночи подряд.

Анссетова гордость трехлетки заставила его обидеться.

— Не прудить в постель, — только эти слова прозвучали у него без злобы, всего лишь с некоторым оттенком боязни.

— Хорошо. Видишь, некоторые еще настолько пугаются, что дуют в кровать.

Была пора ложиться спать. Новеньких всегда приводили к этому времени. Анссет не спрашивал ни о чем. Увидав, что другие дети раздеваются, он тоже сбросил с себя одежду. Видя, как дети берут из-под подушек ночные рубашки, он нашел такую же и под своей подушкой и надел на себя, хотя чувствовал в ней непривычно. Ррук попытался было помочь мальчику, но тот даже отпрянул. Ррук поначалу вроде бы даже рассердился, но тут же пропел Анссету свою любовь:

Сами по себе слова и содержание песни уходили внимания Анссета, но только не тон голоса. Прикосновение же Ррука к плечу Анссета было еще яснее, и мальчик прижался к новообретенному товарищу, хотя все еще не сказал ни слова; и даже не плакал.

— Туалет? — спросил Ррук.

Анссет кивнул, и Ррук провел его в большое помещение рядом с Общим Залом, где в желобках бежала вода. И лишь здесь выяснилось, что Ррук — девочка.

— Не гляди на меня, — сказала она. — Без позволения никто не глядит.

И вновь Анссет не понял содержания слов, но ему был понятен тон голоса. Он понимал его совершенно инстинктивно, как было и всегда; и это было изумительным даром для него — понимать эмоциональное состояние другого человека даже лучше, чем тот сам его осознавал.

— Ты что, собираешься вообще не разговаривать, разве что когда у тебя совсем поедет крыша? — спросила Ррук у мальчика, когда они уже легли в сдвоенную кровать (сотня остальных детей уже лежала).

И вот только теперь Анссет утратил самообладание. Он отрицательно потряс головой, затем отвернулся, спрятавшись с головой под одеяло, и плакал, пока не заснул. Он не видел других детей, глядевших на него неодобрительно. Не знал он и о том, что Ррук прогудела мелодию, означавшую: «Пускай, оставьте его самого, пускай живет так».

Но ему все стало ясно, когда Ррук стала гладить его по спине, и он понимал, что в этом была одна только доброта. Вот почему уже никогда не забывал он свою первую ночь в Певческом Доме; вот почему он испытывал к Ррук только любовь, хотя очень скоро превзошел девочку в ее довольно-таки скромненьких способностях.

— Почему ты позволяешь Ррук так сильно управлять собою, хотя она даже не Ветерок? — спросил у Анссета, которому к тому времени исполнилось шесть лет, его приятель по классу. Тот не ответил словами. Он пропел песню, и та заставила спросившего утратить Самообладание; это унизило мальчика настолько, что он открыто заплакал. Больше никто уже не осмеливался оспаривать претензий Ррук на Анссета. У него не было друзей, настоящих друзей, но его песня в защиту Ррук несла в себе столько силы, что никто не осмеливался после этого бросить вызов мальчишке.

2

Где-то глубоко внутри себя Анссет хранил два воспоминания о собственных родителях, хотя и не знал наверняка, являлись ли эти люди из его мечтаний истинными родителями. Это были Белая Дама и Великан, когда Анссету надумалось дать им какие-то имена. Ни с кем не говорил он про них, только думал и думал, все ночи напролет.

Первое воспоминание касалось плачущей Белой Дамы, лежавшей в постели среди кучи подушек. Она глядела в никуда и даже не заметила Анссета, когда тот зашел в комнату. Зашел он неуверенно. так как не знал, не рассердит ли Даму его прибытие. Только он сам никак не мог не откликнуться на ее негромкие, хнычущие рыдания, и потому мальчик пришел сюда и встал у кровати, где женщина спрятала лицо в ладонях. Мальчик подошел поближе и коснулся своими пальчиками ее руки. Даже во сне ее рука казалась горячей и тряслась в лихорадке. Дама поглядела на мальчика, в ее глазах стояли слезы. Анссет потянулся рукой к этим глазам, коснулся бровей, а затем позволил тоненьким своим пальчикам спуститься ниже, прикрывая глаза, лаская их нежно-нежно, чтобы Белая Дама не отпрянула. Но та лишь вздохнула, и мальчик гладил уже все ее лицо, пока рыдания не сменились тихими, редкими всхлипами.

Но вот после того сон шел вкривь и вкось, каждый раз заканчиваясь самым странным образом. всегда после того приходил Великан, только вот что он делал, всегда скрывалось за таинственной завесой громового голоса, рыданий и объятий. Иногда случалось, что он даже ложился в кровать к Белой Даме. Бывало, что он подымал Анссета с пола и забирал его с собою в странные приключения, заканчивавшиеся пробуждением. Иногда Белая Дама целовала его на прощание. Получалось и так, что она не замечала мальчика, пока Великан не заходил в комнату. Но всегда сон начинался одинаково, и эта неизменная часть и была памятью.

Другое воспоминание касалось самого момента похищения. Анссет находился в огромном помещении с далекой крышей, разрисованной странными зверями и какими-то искаженными людьми. от ярко освещенного места, где все находилось в движении, доносилась громкая музыка. Грохот оглушал, и все это место само было шумом, яркими огнями, болтовней, а Белая Дама с Великаном шли в людской толчее. Их все время толкали и цеплялись за них, и вот кто-то вклинился между Белой Дамой и Анссетом, так что они потеряли руки друг друга. Белая Дама повернулась к незнакомцу, и в тот же самый миг Анссет почувствовал, что его кто-то крепко схватил. Мальчика потащили в сторону, грубо расталкивая гуляющих. Затем эта чужая рука подняла Анссета, и на какое-то мгновение он оказался выше голов толпы. Мальчик увидал Белую Даму и Великана в последний раз: с яростными лицами, с открытыми в крике ртами оба пробивались сквозь плотную массу народа. Вот только Анссет не помнил, слыхал ли он их. В лицо ему ударил порыв горячего воздуха, потом дверь закрылась, и он уже был в душной и жаркой ночи, после чего мальчик всегда просыпался, дрожа, но не плача, потому что всегда сразу же слышал голос: «Успокойся. Успокойся. Успокойся», и в этом голосе были страх, стыд, напряженность и покорность.