Страница 6 из 7
В один из осенних дней к нам приехала большая авторитетная комиссия, состоявшая в основном из высокоученых дам, а также группа работяг с лопатами, ломами и веревками. Вся эта разношерстная компания окружила находящиеся рядом склепы писателей и приступила к работе.
Сначала было зачитано постановление Ленгорисполкома о перезахоронении останков писателей Мамина-Сибиряка и Чапыгина на Литераторские мостки Волкова кладбища, потом председательствующая высокая дама в очках торжественно объявила: «Приступить к эксгумации!», и в дело вступили рабочие. Сначала они сняли кресты и верхние плиты, раскрыли склепы, а потом, продев веревки под цинковые гробы, с гиканьем и уханьем потянули их наверх. Гроб с Чапыгиным удалось вытащить и уложить в деревянный футляр благополучно, что и было немедленно заактировано высокой комиссией. С Маминым-Сибиряком получилась накладка. В его фамильном склепе находился еще один гроб — с останками его жены. Оба гроба были сильно поломаны. Почти все склепы на Никольском кладбище, особенно гробницы и усыпальницы богатых людей (усыпальница графини Крейц, склеп барона Корфа, могилы именитых купцов), неоднократно подвергались разорению ворами разных поколений в поисках захороненных драгоценностей. По той же причине, вероятно, были поломаны и вскрыты гробы Мамина-Сибиряка и его жены. Рабочие почему-то потянули веревками оба гроба сразу. Сначала все шло нормально, потом один гроб съехал, навалился на другой, перевернулся, раскрылся, веревка оборвалась, и содержимое обоих гробов рассыпалось и перемешалось. Комиссия заволновалась и заактировала и этот случай. Три дощатых футляра с останками погрузили на машины и увезли.
В это же время кладбищенская администрация «стукнула» по начальству, что на территории Александро-Невской Лавры некие злоумышленники самочинно построили мост. Начальство всполошилось. Постройка нового моста в центре Ленинграда без бумаг, разрешения, постановления и утверждения соответствующими инстанциями была неслыханным делом.
Мост снесли. Вернувшийся из отпуска Витька Егоров, не обнаружив своего детища, ужасно обиделся. Он заявил, что принципиально не будет обходить пруд, и тут же, схватив в охапку громадный дощатый гроб (их сгружали с машин вчетвером), спустил его на воду, как лодку, сел в него и, оттолкнувшись доской, поплыл на другой берег. Через два метра гроб с сантиметровыми щелями и с Витькой затонул, встав вертикально, а мореплаватель, многоэтажно матерясь, весь в тине, восстал из гроба, вылез на берег, переоделся и… начал строить другой мост.
Многочисленные гости, приходившие к нам в Лавру, часто приводили своих друзей. Так, кто-то привел иностранку из Рейкъявика, мисс Линней.
Мисс Линней (Линейка, как ее немедленно окрестил Володя) оказалась веселой, обаятельной блондинкой с длинными распущенными по плечам волосами. По-русски она говорила с трудом, однако слово «полбанки» запомнила сразу, оно ей почему-то сразу понравилось. Впрочем, ей вообще нравилось все у нас: и старое кладбище, и скульптура, и люди. Перед отъездом Линейка углем размашисто написала на стене: «I greet this island of living people in the dead sea!» (я приветствую этот остров живых людей среди моря мертвых).
Другим иностранцем, оставившим по себе память, был падре Джиованни Карболино, неведомо какими путями попавший в Лавру из Турина. Я не видел его никогда, но слухи по возрастающей кривой доходили до ушей: к Володе приходил какой-то ксендз… Ксендз хочет заказать Володе скульптуру… Ксендз вовсе не ксендз, а почти кардинал и приехал из Ватикана… Кардинал заказывает Володе мадонну по поручению Римского папы…
Володя посмеивался над слухами и помалкивал. В дальнейшем выяснилось: падре Карболино действительно хотел заказать Володе мраморную мадонну и даже прислал официальное письмо из Турина. Поскольку заказчик был несколько необычным, запросили ОКС (Отдел культурных связей с заграницей). ОКС ответил уклончиво: возражений вроде бы нет, но принять заказ на такую работу не рекомендуется… Намек Володя понял. Дело на этом закончилось, осталась легенда «Как Татарович делал пьету по заказу Римского папы».
Лавра, как я уже сказал, много пила. Но попойки, озорства и сборища, несмотря на их частоту и разнообразие, никогда не были основой жизни в Лавре. Основой был труд, творческий поиск, истовое увлечение пластикой, попытки каждого найти свой язык, воплотить свои идеи, решить свои большие или малые задачи, снова длительные многотрудные поиски, маленькие, но радостные, находки — и снова труд, труд, труд.
Из Володиных работ лаврского периода запомнились портрет Хемингуэя, над которым он долго бился сначала в глине, а потом в граните, тонко вылепленный портрет молодого Ленина, мемориальная доска шахматисту Чигорину (совместная работа с Лешей) и бронзовый барельефный портрет «Девушка с золотыми глазами».
Помню, как создавался памятник Герою Советского Союза Бредову для Мурманска. Пятиметровая фигура в очень сложном движении, падающая, с поднятыми руками, была окружена лесами, на которых постоянно торчали Володя, Леша, Гриша и Арон. Бредов давался им туго, с капитальными переделками. Лепили, ломали, снова строили, снова ломали.
Володя почти всегда работал обнаженным по пояс с кокетливой косыночкой на шее. Он был всегда смуглым, так как с первыми лучами солнца начинал загорать в марте-апреле на каменной лестнице нашей часовни. Загорал он быстро и ровно. Лазал по лесам, как обезьяна, работая либо поленом, либо деревянной лопатой, либо ладонями. Глина жила в его руках, наблюдать за ним, когда он работает, было и зрелищем, и школой, но, к сожалению, удавалось это не часто — он этого не любил.
Ко времени работы над Бредовым относится история с Володиными детьми.
По версии редакции Юлика Клюге: «У Володи сначала был сын Андрюшка. Потом они с Иркой захотели еще девочку. Маленькую тихую девочку. А получилось сразу еще два мальчика. Буйных и шумных».
Три Володиных сына славились в Лавре. Трехлетние близнецы Сашка и Женька, возглавляемые озорным и предприимчивым Андрюшкой, без дела не сидели.
Придя домой в один прекрасный день, родители не узнали квартиру. Вся квартира сверху донизу была засыпана мукой, которую их ребятишки употребили для игры в снежки. Пришлось два дня отмывать квартиру от нескольких килограммов муки, ушедшей на игру.
Другой раз Володе, преподававшему тогда в Мухинке, позвонила Ира и сообщила, что она только что сняла всю свою команду с крыши. Семья Татаровичей жила тогда на Васильевском острове на седьмом этаже в мансарде. Окна мансарды выходили на довольно плоскую крышу с маленькой шатающейся оградкой у края. Ира вышла на кухню, а своих головорезов заперла на крючок, чтобы не разбегались по квартире. Когда она через час возвратилась в комнату, то обмерла на пороге: трехлетние Сашка и Женька находились на крыше у самого края, шестилетний Андрей рядом с ними пускал зеркалом на улицу зайчиков.
Придя в себя, Ира ласковым голосом позвала детей, пообещав им пирожки и еще что-то вкусненькое. Близнецы клюнули, и она втащила их одного за другим. Андрюшка поддался не сразу, скумекал, видно, какие пирожки его ждут как зачинщика, но потом и его удалось втащить и тут же сгоряча выпороть.
Услышав такое, Володя тут же в Училище сколотил крепкую деревянную решетку и вечером намертво забил ею окно. На другой день в Лавре только и разговоров было, что о Володиных детях. Он сам, работая на лесах, тоже вспоминал и радовался счастливому концу, как вдруг замолчал, побледнел, быстро слез с лесов, вмиг переоделся и направился к выходу.
— Володя, куда? Что с тобой? — закричали ребята.
— Я там, кажется, ножовку оставил около окна, — крикнул Володя и побежал ловить такси.
Подавляющее большинство людей, по моим наблюдениям, от водки не делаются лучше. Становятся либо пошлыми, либо грубыми, либо жалкими. Володя был в этом отношении редким исключением. Сколько бы он ни выпил, он не терял себя. Наоборот, водка ему, обычно немногословному, развязывала язык. Он начинал мыслить вслух — это было интересно. Здесь неожиданным образом раскрывалась истина «что у трезвого на уме, у пьяного на языке». У него на уме было многое: и жизненный опыт, и профессиональные откровения. При всем при том он был раним, обидчив, горяч и «взрывоопасен».