Страница 53 из 75
— Естественно, соблюдая все обычаи и правила.
— О, я не столь жесток к своей семье, а моя мать не выдержит без бани. Я разрешаю вам после моего ухода удалиться за город, — Амантлан подошел к Иш-Чель вплотную, — Достаточно будет иногда просить богов даровать мне жизнь.
Иш-Чель запаниковала, а он улыбался! Он спокойно взял одну из кос и взвесил ее тяжесть. Аккуратно положил косу на место и коснулся нежно шеи Иш-Чель. Она подняла на него свои глаза, его взгляд смеялся. На несколько мгновений они застыли. Его рука прекратила ласку. Он ждал. Иш-Чель очнулась, опустила глаза и вежливо ответила:
— Мы всегда ежедневно молимся богам послать Вам удачу и здоровье, господин.
— Как и положено семье военачальника, — он был слегка разочарован, но ничего другого и не ожидал. Амантлан отошел от жены и, не глядя на нее, добавил:
— Тебе нечего волноваться за свое будущее, женщина, я сдержу свое обещание. А сейчас мне нужно идти.
Иш-Чель выполнила распоряжение мужа и переехала в город. Они вместе появились в гостях у приемных родителей Иш-Чель, у Тлакаелеля, на рынке делали покупки. Амантлан вел себя с холодным достоинством, так, чтобы никто ничего не смог сказать. Пересуды стихли. Шочи поняла, что проиграла — Амантлан так и не появился во дворце тлатоани. Он в назначенный срок отправился в поход на отоми. Его радовало перемирие с Иш-Чель. За эти дни она была послушна, с ним не спорила и не выказывала свою неприязнь к нему.
Женщина старалась быть с мужем вежливой, вести себя достойно и, как это полагалось по обычаю. Но в голове у нее постоянно крутилась одна мысль, что будет, если Амантлан еще раз женится. Она не могла объяснить, почему ее это так задевает, какое ей до этого дело…
Прошло неколько месяцев, два дня назад пришел гонец от Амантлана с сообщением, что военачальник скоро вернется. Небольшая семья перебралась в Теночтитлан. Готовясь к встрече мужа, Иш-Чель решила посетить рынок вместе со слугами. Совершив покупки, Иш-Чель направилась домой, думая, что еще предстоит сделать до прибытия мужа. Размышления прервал свист кнута, так хорошо ей знакомый:
— Эй, вы, пошевеливайтесь! — грубый голос надсмотрщика, гнавшего рабов к дворцу тлатоани полностью вернул ее в действительность, заставив широко раскрыть глаза на приближавшуюся к ней группу.
Нарядные пилли плавно отходили в сторону и радостно тыкали пальцами, указывая на плетущихся в бессилии рабов. Это были майя. Это были люди её рода. Самой страшное, что в изможденных от долгого пути, грязных и окровавленных людях она рассмотрела знакомые черты…
В глазах потемнело. Она поняла, что сейчас потеряет сознание. Слабость, охватившая её тело и холодный пот, проступивший на лбу, говорили о приближении обморока. Страх и беспокойство в глазах служанки сказали ей об этом, и она попыталась взять себя в руки, по-прежнему не веря своим глазам. Может быть, она потеряла рассудок? Но, нет. Третьим, идущим в общей связке, шел Кинич-Ахава. Она узнала бы столь дорогие её сердцу черты, где угодно и когда угодно, сколь бы грязен не был он, сколь бы долгая дорога не изменила его облик, а раны на лице и теле не исказили его. Война и невзгоды, плен и унижение не смогли сломить дух этого гордого человека — мечты её грез. Его голова была высоко поднята, гордая осанка твердо держала спину; ноги, пусть и едва первдвигались, но ступали уверенно. Белоснежные плиты Теночтитлана жгли его босые ступни не меньше, чем пыль долгих дорог. Он был гордостью майя, и даже в плену весь его вид говорил о силе духа и непримиримой вражде к ним, к народу Анауак. Любой, встретивший гордый, надменный взгляд черных горящих глаз, невольно уступал ему дорогу — пленных порой заносило от нечеловеческой усталости. У всех идущих были потухшие глаза, но этот человек заслуживал уважения праздных пилли. Ацтеки ценили людей, которых не могли сломить.
Иш-Чель попыталась поймать его взгляд, её душа рванулась к нему, забыв и отбросив обиды. Перед ней был самый дорогой ей человек. И она стремилась лишь к тому, чтобы он увидел её, увидел и понял, как ей тяжело видеть это, что она ощущает боль его босых ног, обожженных горячими камнями. Она была готова припасть к ним губами и омыть слезами каждую из спёкшихся и кровоточащих ран… Она страдала бесконечно… Но он прошел, не заметив её — Кинич-Ахава смотрел вперед, поверх голов. Новые чувства охватили её, тонкие руки затряслись от напряжения, и только голос служанки привел Иш-Чел в чувство:
— Госпожа, на нас обращают внимание… Пойдемте домой!
Иш-Чель не помнила, как они добрались домой. Она словно во сне позволила рабам уложить ее в каноэ на мягкие шкуры. Прислужница сообщила, что госпоже стало плохо, и ее оставили одну. Желание спасти Кинич-Ахава даже не возникало. Оно, наверное, родилось в ней, как только Иш-Чель увидела его. Для нее теперь не существовало другой цели, кроме его спасения. То, что Кинич-Ахава вели, как простого раба, давало маленькую надежду, что никто не знает, кем является этот пленник. Нужно срочно узнать, куда отвели пленных, где их содержат и к какому празднику готовят. Иш-Чель поручила это старому Муши, она была твердо уверена, что старик все выполнит и никому ее не выдаст.
Муши вернулся поздно, поставил каноэ и тихо проник в ее комнату. Вид госпожи его смутил — всегда спокойная и уверенная, сейчас Иш-Чель не находила себе места. Едва Муши пересек порог комнаты, как госпожа подлетела к нему и вцепилась в руку:
— Не медли, где этот человек?
— Должен Вас расстроить, госпожа, но этих пленников разместили в тюрьме рядом со зверинцем тлатоани… — старику было тяжело видеть в глазах женщины потухшую надежду, — Госпожа, их охраняют не воины!
— А кто?
— Ночью во дворце бродят ручные ягуары сестры тлатоани Шочи… — голос старого Муши едва доносился до Иш-Чель, потому что вспомнив историю этих ягуаров, в ее голове стал вырисовываться безумный план…
Купить каноэ, выкрасть из комнаты Амантлана специальный знак, который служил пропуском на южных дорогах и некоторые другие мелочи не вызывали у женщины тревоги. Самое главное было проникнуть ночью во дворец и вывести Кинич-Ахава. Как это выполнить?
Казалось, что голова разорвётся от мыслей, одна шальнее другой. Час шел за часом. Терпение Муши перерастало в смирение, когда хозяйка наконец-то все обдумала. Предложение Иш-Чель было настолько неправдоподобно и безумно, что про себя старик решил, будто его госпожа тронулась умом. Сама идея была невероятна, а ее воплощение потребовало бы огромной силы воли и абсолютного бесстрашия. И именно оно светилось в решительном взгляде Иш-Чель, которая ставила на кон всё, что имела, а расплата, в случае провала, была бы ужасной.
— Ты готов мне помочь, Муши? — тонкие руки женщины не знали покоя, они то теребили край рубашки, то взлетали к волосам, поправляя тщательно уложенную прическу, то ладошкой прикрывали дрожащие губы, сдерживая дыхание. Она хорошо осознавала, что её ждет, и старалась ещё раз продумать, чтобы не ошибиться.
Пока Муши разыскивал каноэ, Иш-Чель пробралась в комнату мужа, неустанно повторяя молитву своей богине. Руки дрожали от напряжения, в глазах плавали темные круги, она боялась не найти то, что помогло бы ей спасти Кинич-Ахава.
Разжигать очаг было нельзя, чтобы не привлекать внимания домашних. Ведь она практически никогда не заходила в эту часть здания. Стараясь не шуметь, Иш-Чель осторожно направилась в угол комнаты, где муж обычно сваливал одежду. У Амантлана, как и у любого знатного пилли ее было много. Ацтеки заканчивали свои пиры вручением подарков. Это был знак проявления богатства и власти. Многочисленные ткачихи и умелые вышивальщицы работали весь световой день, чтобы их хозяин мог в один вечер щедрым жестом раздать своим гостям тончайшие одежды, блестящие плащи или дорогие украшения.
Частый гость тлатоани, Амантлан никогда не возвращался из дворца без подарков. Чаще всего он уходил в одном из своих боевых нарядов, а возвращался в одежде из шелковистого тончайшего хлопка, поверх которой накинут плащ из щкуры редкого зверя, либо, позволенной только высшей ацтекской знати, весь переливающийся плащ из маленьких перьев колибри.