Ведьма

— Я звонил ему на мобильник и домой. Не отвечает. Я пойду туда. Если его там нет, надо будет подавать в розыск…

В розыск подавать не пришлось. Машина стояла у тротуара, аккуратно припаркованная. Холодный ветер конца октября выдувал тепло через неплотно прикрытую входную дверь Старого дома. Камин давно прогорел и остыл. Музыканта он нашел там же, в зале, лежащим на диване с застывшими глазами, устремленными в потолок. Помня о мировом первенстве родной страны по самоубийствам, Суне некоторое время не решался подойти, потом закрыл дверь и после этого услышал:

— Заходи, что ты топчешься у двери.

— Тьфу на тебя! Напугал!

Магнус посмотрел на него, запрокинув голову, вздохнул и сел. Демонстрировать свои поражения и искать сочувствия у кого бы то ни было он не привык, но выглядел скверно: лицо осунулось, под глазами тени… В остальном он выглядел безупречно, как всегда: чистая одежда и волосы, умыт и выбрит — просто идеальный образец благородной изможденности, если не заглядывать в глаза, пугавшие странным застывшим выражением и вызывавшие в памяти слово «зомби», словно все, что он делал или говорил, он делал или говорил по привычке…

— Можешь забрать машину, — сказал он простуженным голосом. — Извини, я сжег почти весь бензин, а нового не залил.

— Что с тобой? Ты простыл?

— Господи… Лучше бы я простыл…

Суне подошел и сел рядом… Он подумал, что друг его напился в дым, что было бы не удивительно, но пустых бутылок не увидел, и алкоголем тоже не пахло:

— Она улетела в Минск.

— Куда?

— М-И-Н-С-К. Столица Беларуссии, одного из этих их новых государств.

— Она не оттуда.

— Ты не можешь знать этого наверняка, — мягко сказал Суне. — Но я знаю. Знаю, что не оттуда и что там живут какие-то ее родственники, но не в самой столице. Но не знаю, за каким чертом она может потащиться туда с двумя ночными пересадками, сорвавшись так вдруг и к тому же бросив тебя. Я мог бы позвонить ей домой, но на каком языке я поговорю с ее родными?

Он не сразу увидел, что лицо Магнуса несколько оживилось и голос, когда он заговорил, прозвучал уже не столь больным:

— Ее дочь хорошо говорит по-английски. У меня тут отключен телефон.

Они переглянулись и встали одновременно. Магнус прошел куда-то в глубину большого салона и вернулся с дорожной сумкой в руках. Отвечая на вопросительное выражение в глазах друга, сказал:

— Вечером я улетаю в Милан. Отпуск кончился.

— Слушай, может, плюнешь на нее?.. Извини. Поехали.

Дома Суне достал пива, чипсов, копченого лосося и еще что-то, показывая тем самым, что заседать они, возможно, будут долго. Но все оказалось не столь сложно, по крайней мере для того, чтобы проникнуть в компьютер издательства «Айрис Бридж» и набрать номер домашнего телефона Маргариты. После трех или четырех гудков в трубке раздался детский голос, сказавший по-русски:

— Да? — а поскольку никто ему не отвечал, голос спросил снова: — Кто это?

Стараясь контролировать дыхание и сердцебиение, Магнус заговорил по-английски:

— Фрекен Алессандра? Это Магнус, если вы помните наши каникулы в Париже…

Несколько секунд в трубке потрескивала легкими помехами тишина и он хотел было уже повторить вопрос или заподозрить дефект связи, но тут его чуть не оглушил восторженный вопль:

— А-а-а-а!!! Наконец-то! Столько времени! Почему вы не звонили?!

— Э… — он не знал, что соврать. — Так получилось… Отчасти, есть и моя вина…

— Ладно, ничего, — великодушно прощала его фрекен Алессандра, что-то объясняя торопливо в сторону. — Извините, это я бабушке говорю, что это вы… Но мамы-то нету дома, она же в Швеции! Она полетела туда на свадьбу к своей подруге! Ищите ее там, хотите, я скажу адрес и телефон? А вы скажите мне свой, а то мама его, кажется, потеряла…

Магнус зажмурился, но пришлось согласиться и сделать вид, что он записывает телефон и адрес, а потом еще поболтать немного с Санькой и прийти к окончательному выводу, что точная дата возвращения Маргариты домой неизвестна.

Прощаясь в аэропорту, они пожали друг другу руки:

— Никто не сделал для меня столько, сколько сделал ты, — сказал он Суне.

— Да брось ты, — ответил тот. — Как только она полетит куда-либо самолетом или остановится в каком-нибудь отеле, я ее вычислю, и сразу тебе сообщу.

— Смотри, не рискуй напрасно.

— Я буду осторожен.

Маргарита проснулась, как от толчка, как всегда она просыпалась в скорых поездах, когда те останавливались на станциях, и опять захотелось посмотреть в окно. За ситцевой занавесочкой сгущался пасмурный вечер короткого осеннего дня. Ведьма сидела напротив в той же позе. Чашек не было, свеча оплывала, моргая за церковной парчой, готовая вот-вот погаснуть, словно прощалась. И погасла. Хозяйка встала, Маргарита тоже поднялась, чувствуя себя так, словно проснулась после тяжелой болезни. Кошки нигде не было видно.

— Приехали. Дальше сама дойдешь, недалеко. Холодновато, правда, ну да ничего, если и простынешь, то теперь-то любую простуду лечат.

Маргарита взялась за сумку и вспомнила про карамели и трубочный табак.

— Вот… — прошептала она, вытаскивая шуршащий пакет и осторожно кладя его на стол. — Из поездок всегда привозят гостинцы… Табак должен быть хорошим. Насчет карамелек не знаю… Это не выкуп… — она вскинула на Ведьму испуганные глаза. — Этим не откупаются, я понимаю…

— Понимаешь? — лукаво улыбнулась та. — Это хорошо.

— Можно последний вопрос?

— Спрашивай.

— Можно ли рассказывать о вас? Я… я хочу написать про вас книгу. Или это запрещено?

Ведьма смотрела на нее со странным выражением в молодых печальных глазах — то ли задумалась над вопросом, то ли оценивала свою гостью и ее способности:

— Да нет, — выдохнула наконец не очень уверенно. — Запрета нет… А только кто тебе поверит? А написать… Ну, напиши, коли охота. — и после этих слов выпрямилась и посуровела: — А теперь скажи мне: «Прощай». Потому как встречаться нам более не следует.

Маргарита закинула сумку за плечи:

— Прощайте.

— Прощай. Ступай! — и махнула рукой.

Маргарита обернулась, увидела, что между стволами сосен просматривается шоссе, мост через Днепр и троллейбусы на противоположном, «городском» берегу и сделала несколько шагов вперед. Тут вспомнила, что так и не спросила, как же зовут лесную отшельницу, засомневалась, можно ли оборачиваться, решила, что не запрещено, и оглянулась, собираясь задать самый последний вопрос, но ничего не увидела: ни избушки, ни Ведьмы на пороге.

— Так, — прошептала она себе. — Значит, не надо мне этого знать…

Когда она добралась до квартиры родсвенниц, снег уже не таял на ее голове и плечах. Тетушка и кузина не сразу открыли дверь, несколько раз переспросив: «Кто там?», пока узнали голос.

— Что случилось? — прошептала Светлана Алексеевна, открывая дверь и прижимая руку к сердцу, готовая бежать за каплями для себя и для племянницы.

— Можно?..

— Ой, ну!..

Через два или три часа, после долгих и сбивчивых рассказов, охов, ахов и хватаний за голову, в квартире стоял крик. Светлана Алексеевна и Лена кричали дуэтом в один голос и почти одними и теми же словами, расходясь лишь во мнении, кому именно следует звонить в первую очередь:

— Звони этой своей подруге! — кричала тетушка.

— Нафиг подругу! — кричала Лена. — Звони ему!

— Маме звони!

— Мама, при чем тут тетя Тамара? Она вообще не о чем не знает! Дома все спокойны, чего их тревожить! — и обращаясь к Маргарите: — Звони ему, балда! У него есть мобила?

— Есть…

— Ну так звони!!

— Я не помню номер… И что я ему скажу?!

— Вот блин! А моя мама считает тебя умной! Кто еще может иметь его номер?

— Не знаю. Записная книжка осталась у Татьяны.

— Но ее-то номер ты помнишь?

— Я помню ее и-мэйл.

— Пошли! — и Лена потащила ее за руку в другую комнату. — Как знали, позавчера подключились к Интернету. Прямо как знали, что ты припрешься…