Страница 12 из 19
Во многих заводах (при табунном содержании) кони зимой тебенюют; – бродят по степи, вырывая из-под снега траву, мох. В Талом Ключе тебеневки нет (снежный покров слишком глубок) и лошади в зимний период находятся на стойловом содержании.
Уральцы мечтали о том дне, когда на ипподромы Советского Союза выйдут в полной боевой форме кони, рожденные и выращенные полностью в 118-м заводе, то есть готовые скакуны. Победа в Москве, в июне сорок шестого года, была значительна и ощутима, она имела большие практические последствия и принесла всем много радости, но эта радость уменьшалась от сознания того, что победители московских скачек хотя и были по рождению уральскими скакунами, однако выучку прошли и достигли полной силы уже на другом заводе, – стало быть, и победа принадлежала не одному 118-му заводу. А хотелось победы полной, безоговорочной, чтобы можно было сказать: это наше – у нас рождены, нами воспитаны, – чтобы после этого уже ни один сомневающийся не мог бросить и тени упрека русским верховым коням.
Этому желанию суждено было осуществиться значительно ранее, чем кто-либо мог думать.
Летом 1947 года были назначены большие скачки во Львове. На соревнования должны были прибыть лошади всех крупнейших заводов, занимающихся разведением верховых лошадей. Должен был прислать своих лошадей и 118-й завод.
Начались сборы. Для участия в скачках на заводе было отобрано восемнадцать жеребят, в том числе сыновья Браслета – Топаз, Хабар, Мадагаскар и Талый Ключ. Их сопровождало двенадцать человек. Старшим был назначен тренер Белун. Лошадей погрузили в шесть вагонов; отдельно в двух вагонах шел фураж из расчета двухмесячной нормы на каждую лошадь, запас продуктов для людей и – две дойных коровы. Составился целый эшелон – восемь вагонов. В конце июня он отбыл из Талого Ключа.
Это был решающий момент в истории 118-го завода. Что они дадут 118-му заводу: принесут ли ожидаемую победу или дадут новую пищу для разговоров скептикам? Будет ли это победа или поражение «уральского» русского верхового коня, впервые после шестилетнего перерыва, вызванного войной, и понесенного страшного ущерба выступившего на большой арене? Явится ли это шагом вперед или, наоборот, потянет назад?
В числе отправляемых на скачки лошадей находился и вороной красавец двухлетка Бедуин. И, провожая отъезжающих, уже в вагоне на станции Талый Ключ Караваев говорил, похлопывая Бедуина по крутому боку:
– Ну, друг, не подкачай! Помни, что ты родился в счастливый день!
7
Старый тренер Орест Абрамович Белун начал заниматься лошадьми еще мальчишкой. Еще когда он был босоногим хлопчиком, работавшим на помещика в селении Рогозно, Сквирского уезда, Киевской губернии, ему попал в руки журнал под заманчивым названием «Рысак и скакун», в котором подробно описывались похождения на скаковой дорожке наездника Дрисколя и его коня Мортимера. Из этого журнала мальчишка узнал, что такое дерби, какая разница между скачками и бегами, узнал, что есть такая профессия – жокей, который всю жизнь ездит на хороших лошадях. Журнал заронил в нем любовь к лошадям. Тринадцати летним подростком он убежал из дома, украв у матери десять рублей на дорогу, пешком пришел в Белую Церковь и оттуда, уже поездом, добрался до Киева, а затем – до Москвы. Босиком он явился в конюшни известного содержателя рысистых и скаковых лошадей Мамонтова, находившиеся неподалеку от Брянского вокзала, и там увидел живого крупного гнедого жеребца Мортимера и наездника Дрисколя, коренастого самодовольного англичанина, всегда сосавшего изогнутую толстую трубку.
Старик тренер Климентйй Игнатьевич Швангржик стал его первым учителем. Это было еще задолго до русско-японской войны.
Орест Белун оказался способным учеником. Через год он уже сам участвовал в скачках в качестве жокея. Он скакал и на детях Мортимера. Мортимер был сыном знаменитого Рулера, дети которого выиграли на скачках более одного миллиона рублей. За Рулера иностранцы давали бешеные деньги. Сам Мортимер выиграл на скачках более ста тысяч рублей.
Так продолжалось до 1910 года. Затем жокей стал тяжелеть. Это побудило его начать учиться на тренера – в одной из конюшен Полякова, часто покупавшего лошадей у Мамонтова. Он переехал в Петербург.
Поляков был пьяница, вел разгульную жизнь, с людьми и лошадьми обращался плохо, работать у него было тягостной обязанностью. Белун от него убежал и поступил к Струве – опять жокеем; для тренера чувствовал себя слишком молодым. Вернулся в Москву.
Струве на зиму уезжал к себе в имение в Ковенскую губернию. Белун с ним не поехал, остался в Москве. В 1914 году он наконец получил права тренера.
Затем – война; он был в пехоте; вернулся после революции – в Москве на опустевшем ипподроме стояли похудевшие скаковые лошади. В стране еще не закончилась гражданская война. Белун работал в Академии Генерального штаба РККА, в верховом отделе, – учил слушателей верховой езде. Потом – конезавод в Пушкине, под Москвой (был управляющим); в штабе Московского военного округа был членом военно-ремонтной комиссии – готовил для армии лошадей. Бывал лично у Буденного. За каждую сдачу лошадей получал премии. В 1935 году, при содействии Буденного, снова стал тренером.
Великая Отечественная война захватила Белуна в Пятигорске, на скачках. До 1942 года он был начконом в Новосельском районе, где имелось три больших конефермы, разводивших полукровных английских лошадей. Когда немцы стали подступать к Северному Кавказу, он эвакуировался вместе с лошадьми и обслуживающим персоналом. Железные дороги уже были перерезаны противником; лошадей гоном гнали до Дербента.
Некоторое время он работал в Кустанае, входившем тогда тоже в Уральский трест, затем его направили для работы в 118-й завод. Заводу нужен был опытный тренер, знакомый с русской верховой породой. Белун приехал сюда с жеребцом Зефиром (полукровная английская), бившем всех своих конкурентов на Фрунзенском ипподроме. Белун стал руководить всем тренингом молодняка. Так началась его работа в Талом Ключе.
Теперь, на шестьдесят четвертом году жизни, он снова ехал на большие скачки, показывать свою работу и смотреть работу других. Во Львов приехали на двенадцатые сутки. Они приехали последними, скачки уже начались. Шел третий день соревнований; Уже было разыграно несколько больших призов – приз Открытия, Большой весенний, Большой кобылий. Состав участников был очень сильный (буквально все лучшие заводы страны прислали своих лошадей и жокеев), и Белун хотел оттянуть начало выступлений, дать лошадям отдохнуть с дороги, но уже на следующий день им сказали, что надо выступать.
Для начала Белун решил устроить парад русских верховых лошадей. Это было первое выступление русских верховых лошадей – за весь советский период и, пожалуй, даже за всю их полуторавековую историю, – когда они выступали большой однотипной группой. Львов видел их впервые.
Львовский ипподром – крупнейший в Союзе и один из больших в Европе. Немцы, отступая, изуродовали его. Они взорвали бетонные трибуны, разрушили конюшни, служебные помещения. Сейчас разрушения не были видны. Развалины убрали, на их месте были сделаны временные деревянные трибуны.
Старший врач Львовского ипподрома Никольский оказался старым знакомым Белуна. Они вместе работали на Лимаревском заводе. В свое время Никольский очень увлекался русскими верховыми лошадьми и в пору первого восстановления этой породы много сделал для нее. Увидев своих любимцев, он пришел в неописуемый восторг.
– Приехали?! – восклицал он. – Вот хорошо-то! Замечательно! Замечательно!
Он готов был целовать каждую лошадь.
– Вот никак не ожидал, что встречу вас здесь! – заявил Никольский.
– Это почему же? – спросил Белун.
– Да ведь далеко… Львов и Урал!
– Ну, уж наверно не поэтому, – усомнился старый тренер.
Всех приехавших встретили хорошо, для лошадей были подготовлены конюшни, людям – жилье. Вообще организация скачек не оставляла желать ничего лучшего.