Котов

21

Действие циклодола ослабло, и видение, которое было перед глазами Андрея, исчезло. Рядом на кровати сидел Карась, который тайком от персонала играл в карты с Юмбой. Несмотря на то, что в колоде не хватало нескольких карт, парочка с азартом играла в подкидного на сигареты. Ушлый Карась уже выиграл у медлительного Юмбы десять штук. Впрочем, проиграй Юмба и сто, и двести сигарет, отдавать проигрыш Карасю он бы не стал по той простой причине, что своего курева у него никогда не было.

— Ну че, Кот, поиграть в карты не хочешь?

— Можно, только я бы лучше еще циклодола хапнул!

— Вот видишь, Андрюха, как быстро на эту беду подсаживаются!

— Да не, я не подсел, — заупрямился Котов, — просто мне так хорошо стало, может, это и не от циклы вовсе.

— От нее, родимой, от нее! В больнице циклодол, как и чай, — главная валюта. Если он у тебя есть, все остальное ты получишь!

— А как его достать?

— Ну, во-первых, тебе его давать будут. Чтобы давали больше, скажи врачу, что тебя сковывает, для правдивости изобрази, что нога или рука у тебя не сгибается.

— А что во-вторых?

— Во-вторых, договорись с кем-нибудь, только не с мастевым, чтобы таблетки тебе отдавали.

— А что взамен?

— Куревом или чаем рассчитывайся. Из передачки что-нибудь отдай. Как уж сам договоришься. А обычно такса такая — четыре сигареты за таблетку. А с некоторыми и на кашу можно договориться, вот с Юмбой, например.

Услышавший свое имя Юмба подал голос:

— Мне циклодола только две таблетки дают.

— А я тебе за них кашу за ужином и обедом отдаю, идет? — предложил Котов.

— Заметано, только у меня уговор с Фиксой был, я ему всю неделю циклодол отдавать должен.

— Чего это ты ему так много задолжал? — спросил Карась.

— Он мне сигаретку целую отдал.

— Ну, этот Фикса совсем оборзел! У Кота за просто так кашу забрал, а тут за какую-то сигу тебя без циклы оставил, — возмутился Илья. — Решим так: Кот отдает Фиксе сигарету, которую ты должен этому очконавту, а ты, Юмба, всю циклу отдаешь за хавку нам с Андреем.

— Идет! — ответил толстяк.

— Понял, Фикса? — обращаясь к обладателю очков на резинке, сказал Карась.

Очкарик, понявший, что его выгодной больничной коммерции пришел конец, жалобно затянул:

— Дайте хотя бы две, я ведь на эти колеса мог целую пачку курева выменять!

— Закрой свой пердильник! — прикрикнул Илья и, обратившись к Андрею, добавил: — Кот, отдай ему сигарету!

Котов, которому все эти больничные обмены были в диковинку, неуверенно протянул неудачливому коммерсанту сигарету. Фикса схватил добычу и спрятал ее в трусы.

— На ужин! — раздалось в коридоре.

У Юмбы начался праздник желудка. Прием двойной порции пшенной каши толстяк растянул на пятнадцать минут, пока шел ужин, и уже последним отнес две вылизанные шлемки на стол для грязной посуды. Тем временем Кот угощал Карася передачкой, которую ему привезли родители. Илья почти целиком съел курицу-гриль, причем кости тоже не пропадали, их вместе с хрящом разгрызал Ухо, не подпуская никого из своей компании к поеданию такого деликатеса. Попытки нахально растащить передачку Илья пресек на корню, дав пинка Таньке и Вальке и отогнав других претендентов на получение халявной хавки.

После приема скудной больничной пайки пациенты, покурив в сортире, рассредоточились по своим палатам. За больничным зарешеченным окном стало совсем темно, наступил тягучий вечер. Делать было нечего, при свете стоваттной лампы даже в карты играть было трудно. Илья начал рассуждать о жизни:

— Самое главное в жизни — не мешать жить другим. Ты не будешь мешать — тебе никто мешать не будет. Зарабатывай тихо себе на жизнь и не зарься на чужое.

— А как же, Илья, быть с тем, что сам ты на кражу пошел? Позарился?

— Ты, прямо как следак в ментовке, рассуждаешь. Тот тоже мне все на психику давил, обещал за чистосердечное признание срок скостить. А сам мне все втирал, что это у меня не первая кража, что если сознаюсь в других, то мне же лучше будет. Хотел на меня чужие дела повесить. И ведь если бы повесил, то куковать мне в этой дурхате до смерти.

— Но ведь кража-то была.

— Опять ты, как мент, рассуждаешь! — рассердился Карась. — Ты бы видел, что за квадрат была та квартира, которую я ошманал! Три телевизора, два музыкальных центра, все японское. А в холодильнике! Брат ты мой, икра черная, икра красная, балык лежит полметра длиною! И выпивка, какой я никогда не видал, виски, пиво баночное. Ну, я и попал, ведь три дня не жрамши и не пимши! А тут еще голоса у меня начались, говорят, мол, это специально для тебя приготовлено, бабий голос такой, ну я и набросился на еду. Нажрался по горло, на радостях виски начал пить. А голоса говорят, пей, пока всю бутылку не выпьешь, не уходи. А виски-то в голову шарахнуло! Заснул я, а проснулся оттого, что кто-то мне в харю ботинком пнул. Открываю глаза — менты стоят и хозяин, у него рожа больше моей раза в два, живот из штанов вываливается, зубы все золотые. Он-то меня и пнул, так что кровь изо рта пошла. Будь я трезвым и встреться я с ним один на один, так я бы ему физию попортил бы. А так что, подниматься я стал, а он меня еще в живот ногою. Дыханье у меня сорвалось, я опять свалился. В общем, попинал он меня, а менты потом еще добавили.

— Да, за бутылку виски и хавку мотать срок обидно, — согласился Котов.

— Вот сейчас ты рассуждаешь как человек. Я больше тебе скажу, Кот, у меня, кроме пенсии, другого заработка нет. А ее задержали на три месяца. Попробуй проживи без денег хотя бы неделю! Да и что моя пенсия! Сам знаешь, что в магазинах, кроме соли и спичек, ничего нет. А с рук брать, так моего пособия хватит только на двадцать пачек “Примы”. А ведь надо еще жрать на что-то!

Расстроенный неприятными воспоминаниями Карась замолчал. За дверями палаты раздалось:

— На аминазин подходим, придурки!

Котов нехотя поднялся и, заранее представляя болезненный укол, весь съежился. Медсестра с засученными рукавами халата заученным движением делала инъекции, вводя в оголенные зады пациентов снотворное. Уже в палате Карась, продолжая начатый разговор, заметил:

— Вот точно, жадность губит людей побольше любой другой напасти! Вот не стал бы я тогда пить, а вынес бы из хаты магнитофоны и телевизоры, год бы безбедно жил, а так… Уж и не знаю, когда теперь на воле окажусь.

— А на черта она, эта воля! — прервал монолог Ухо. — Здесь хоть кормят, и крыша над головой, а на воле — с голоду умирать, что ли?

— Ты, масть позорная, молчи уж лучше, — рассердился Карась, — ты за хавку удавиться готов.

— У вас, наверное, в городе есть где жить, а мне вот, например, податься некуда, — подлил масла в огонь спора Чомба.

— А куда у тебя жилье-то делось?

— Да никуда, тетка моя взяла на себя опекунство надо мной и сразу в дурдом отправила, а в моей квартире, что от матери мне досталась, живет сейчас ее дочь. И уж точно я там никому не нужен.

— Ну, у тебя другое дело, а у этого Ухова наверняка дом есть, — смягчился Илья.

— Нет у меня жилья, — ударился в слезы Леня. — Детдомовский я, всю жизнь по казенным домам, ни отца ни матери не видел!

— Че расчувствовался-то? Ты петухом-то стал что, потому что в детдоме жил?

— У нас там был такой Слава Рябоконь, погоняло Ряба, он на два года старше был, заводил нас в туалет и там… Вот с этого и пошло.

— Ну, а сейчас-то почему от своей петушиной профессии не отказываешься?

— А что толку, все равно ведь все знают…

— Все правильно, — резюмировал Карась, — как говорится, береги честь смолоду!

Андрей не дослушал окончания разговора о жестокости судьбы обитателей дурхаты и заснул. Яркие цветные сны, которые снились Андрею, несмотря на свою нереальность, переживались больным так сильно, как если бы все происходило наяву. Свою роль здесь играл аминазин. Это снотворное обладало наркотическим эффектом и вызывало возникновение в голове у пациента красочных образов и картин. Котову казалось, что он лежа, связанный по рукам и ногам, едет в каком-то фургоне. Колеса телеги постоянно ударялись о камни, из чего связанный сделал вывод о том, что дорога, по которой двигается экипаж, явно плохо вымощена.