Страница 5 из 6
— И я взаправду смогу тряхнуть стариной и засверкать на здешней сцене в «Сильве»? — недоверчиво спросила Райская Мухоловка.
— Не хочу петь соловьем, хочу жить на широкую ногу! — дрожа от страха, пробормотала Нина Петровна.
— Помилуйте, уж коли вышли в соловьи… ну комм иль фо ли? Ну да живите на ногу того размера, какого желаете! А вот вам, — и Незнакомка ткнула крылом в ватную сову Неясыть, — вам я кое-кого покажу. Летите-ка сюда.
— Она мне покажет! — и бородатая Неясыть разразилась солдатским хохотом без глушителя. — Да я сама покажу вам, что мне угодно, голуба!
Но на всякий случай подлетела и заглянула туда, куда велела Незнакомка. И вдруг пришла в невероятное волнение и в крупный трепет и по привычке стала нашаривать валидол по карманам.
— Боже мой… Тысяча чертей! — и скомандовала себе: — Кру-гом! Я остаюсь, — крикнула она. — Здесь. Здесь, потому что он здесь. И уж теперь-то никому не содрать с меня листья!
— А вам, — сказала Незнакомка Пересмешнику, — мы выделим личный надел в нашем Саду. Там вырастут настоящие яблоки, а не магазинная кислятина. И у тебя не будет радикулита, и ты сможешь их выхаживать.
— А я люблю кислые, — сказал Пересмешник. — И не собираюсь любить то, что все. Я люблю то, что люблю я. И обожаю то, что люблю! Я выхожу с явлением один на один и сам решаю, любить мне его или нет. Мне повезло, — говорил Пересмешник. — Все, что я люблю, находится в нашем городишке. Такое совпадение! А без радикулита я, как парус без мачты.
— Когда я вижу: «Бесплатный вход», я всегда подозреваю, что платный выход, — сказала Кукушка.
— Глупости, — заверила Незнакомка. — Выхода у нас вообще нет. Но кроме выхода есть всё. Где вы еще найдете ВСЕ?
— Опомнитесь, безумцы! — сказал Рыжий Петух. — Неужели у вас никого не осталось на земле? Вот у меня, к примеру, остались полчища женщин.
— Ему-то лафа, сам себе профессор! — крикнула Нина Петровна. — Сел за стол на всю жизнь, а я — бегай угорелой савраской, мало на шее детей н внуков — и старик еще заскочил!
— Слушайте, а мы не могли бы вернуться назад? — спросил Венценосный Журавль.
— От нас никто не возвращается. Так что оставайтесь-ка добровольно, — сказала Незнакомка. — Вам назначили День Отлета. Всем когда-нибудь назначают День Отлета, и они улетают с земли навсегда. Традиции надо чтить.
— Значит после нас и другим назначат День Отлета, и они тоже не вернутся? — спросила Ворона.
— Потому-то я и вернусь! — сказала Кукушка. — Обожаю крушить традиции, если они мешают мне жить.
— Да, — сказала Ворона. — А если мы не вернемся, нас хватятся и полетят искать. И тоже не смогут вернуться.
— А тебе-то стоит ли возвращаться? — рассмеялась Незнакомка. — Вот прилетишь и застукаешь у благоверного гостьюшку.
— И что? — чуть не плача, спросила Ворона. — Что мне до его влюбленностей? Я люблю его со всеми влюбленностями. И пока мне живется, я буду жить. И пока мне любится, буду любить. А если он меня не любит… причем здесь я? Разве это в нем что-то меняет? Наконец, наконец мне удалось взять нужную высоту. Правда, я все равно скачусь кубарем, но опять буду карабкаться вверх. Я побеждаю себя и не могу победить. Но я вернусь, и победа будет за мной! — надменно произнесла она.
— Да, — сказал Рыжий Петух. — Я тоже собираюсь вернуться. Я люблю свеженьких, а у вас товар лежалый и захолустный.
— Ну, о тебе-то вообще речи нет, — сказала Незнакомка. — Ты давно умер.
— Эка важность, умер! — сказал Рыжий Петух. — Если кое-кто и при жизни живет мертвецом — в мертвый ус не дует, так почему бы мне не пожить после смерти? Я был на пиру, — сказал Рыжий Петух, — но не утолил ни духа, ни плоти. Сколько там осталось яств и вина! И я уверен, в эту минуту мне наливают еще и подбрасывают добавку. Эй, кричат мне, куда ты запропастился, Луженый Желудок? Я здесь! — отвечал Петух и звякнул шпорами. — Эй, кричит хор, а твоя последняя книга, Быстрая Мысль? Мы хотим дочитать ее! Я здесь! — крикнул Рыжий Петух и звякнул шпорами. — Я выскочил на ветерок, а теперь возвращаюсь.
— Тьфу, пропасть, до чего я влюблена в него, — пробормотала Кукушка. — Ах, как жаль, что он умер! Я украду у Ритки его галстук и расхвастаюсь всему миру.
— Я с вами, — сказал Пересмешник. — У меня многодетная семья, без меня сгинут. И брат Гулин не умеет жить.
— И я, — сказал Венценосный Журавль. — Забыл сказать первой жене, я встретил бывшего соседа, и он передал ей привет.
— Мы полетим и предупредим всех, чтоб не улетали в День Отлета, потому что не смогут вернуться, — сказала Кукушка.
— Все! — гордо подхватила Марья Романовна Орлан. — Восхитительно благородная мысль. Между прочим, я еще с утра собиралась совершить подвиг. С утра своей жизни.
— Я не полечу, — сказала Бородатая Неясыть. — Хорошо, что ко мне успели прописать внука.
— Мы все должны остаться! — веско сказала Елена Григорьевна Зеленый Кардинал. — Вот так! А тех, кто нарушает порядок, мы накажем.
— Уж непременно, — сказала Незнакомка. — Вот вы! Те, кто желает поиграть в благородство. Сейчас я скажу заветное слово, и у вас исчезнут крылья.
— Эка важность, крылья! А мы на энтузиазме долетим, — усмехнулся Рыжий Петух.
— Как без крыльев?! — встревожилась Марья Романовна.
— Никак, — сказала Незнакомка. — Вы разобьетесь. Уж вас-то точно стол потянет вниз. Или вы собирались совершить подвиг задаром, как пообедать в гостях?
— Но в конце концов, почему я должна заботиться о людях, от которых и благодарности не дождешься? — задумчиво произнесла Марья Романовна. — Поди и не расскажут нигде, что это я…
— Конечно. Никто и не узнает, — согласилась Незнакомка. — Что им, чесать языки больше не об что? А вы, — обратилась она к Козодою, — вы-то, надеюсь, наш?
— Я как большинство, — не открывая глаз, ска-зал Козодой.
— Ну и раззява! Крепко тебя жена и теща потоптали! — расхохоталась Кукушка. — Тремя целыми и одной сломанной.
— Поделом, — сказал Козодой. — Я прожил чужое. Я украл жизнь у одного идиота-чиновника с сытой физиономией, выставленной на обозрение под ветровым стеклом «Волги». Моя была другой, — сказал Козодой. — Она снилась мне по ночам, моя собственная жизнь, и она была другая.
И он впервые открыл глаза. И в форточках его глаз все увидели летний переулок. А там, в переулке, как будто была суббота, темнело и собирался дождь. И кто-то бежал по переулку, но даль мешала рассмотреть, кто.
…И беглецу было двадцать лет, но вы можете и не верить — я, например, не верю цифрам с сытыми брюшками нулей. Он бежал от деда и нес могущественный словарь тарабарского языка, он изучал языки чужих пространств и чужих времен. Итак: переулок — и некто, бегущий из конца в конец его, жаль, мы не знаем, какие там стены из желтого кирпича, какие по стенам развешены окна, о чем гласят вывески… И не видим, что возле стеклянной двери гастронома стоят св еже струганные ящики с темной шрапнелью вишни. А юный беглец — мне кажется, у него голубые глаза, и они видят то, что не видим мы. И лишь — ощущение движения, присутствия ветра., фрагментарность: брусок пожелтевших тарабарских страниц под рукой и царапина на указательном пальце, ящики с вишней, перепрыгивающие через неподвижную тень, уносящая от него афишу стена, надвигающееся окно с красным цветком, запах дождя. Он — часть переулка и неотделим от него, а позади: а-а, оборванец пожаловал, глотатель варварских наречий! — скачут, задыхаясь и отставая, облупившиеся от старости слова деда: ерундой занимаетесь, юноша, сказать по буквам? Екатерина, Рузвельт, Уффицы. Надежда Дурова, у вас чудовищная компания, а вот бы… держите словарь, мне ни к чему, я в нем ошибся! Язык деревьев, язык птиц, животных, а? Да не. домашних, к дьяволу этих обывателей! А хоть и домашних! Машинерия-алхимия… Вам открылась бы другая истина, другая.
А дождь был уже совсем близко, до дождя оставалось три дома, но последний — длинный, конторский. И в чужом окне, за дом до дождя, он увидел красный цветок в глиняном горшке, и не знал, как назывался цветок, и не знал, кто там жил, а раскрытая створка окна бормотала скрипичный мотив. В ней качались башни, стоявшие в переулке, и надувшееся небо, а над темной пропастью в раме надменно пламенел красный цветок, а башни казались крошечными и шаткими. И ему вдруг почудилось, что наоборот, — и тогда он остановился, — замкнутое пространство комнаты, таящееся внутри окна, находится не внутри, а снаружи: это он заключен в замкнутое пространство — переулка, города, или полдня, и окно выходит не сюда, а туда, и та неизвестная глубина, то чужое пространство бездонно и бесконечно…