Страница 4 из 6
— Да разве так поют? — презрительно спросила Кукушка. — Сейчас я всем утру клювы! Выступает Кукушка. Музыка моего знакомого композитора в обработке другого моего приятеля. Испепеляющая Песнь.
И она запела Песнь о том, как могла бы полюбить заведующего кафедрой физхимии — вот жалость-то, что они познакомились, когда он уже помер, не мог погодить, подлец, и любовь в ее Песни была такая испепеляющая, что испепеляла не только живых, но и мертвых вытряхивала из пепла фениксами — клин клином вышибают. И она пела, как не умеют петь соловьи. Ни один соловей в мире! И даже Рыжий Петух встрепенулся, схватился за сердце, нащупал там в перьях фляжечку, и взор его на секунду затуманился, и Петух прошептал в безраздельном отчаянии:
— Господи подери, почему ей не двадцать лет, и даже не тридцать девять?! То-то бы мы им сбацали!
Так они летели и болтали, и пели, и Кукушка, и Венценосный Журавль, и Соловей, и Орлан Белоплечий Приписьменностольный, и Пересмешник, и много-много других птиц. И они летели сквозь небо, и это была потрясающая увеселительная прогулка. И Райская Мухоловка в восторге сказала:
— Ей-ей, зря мы страшились сорваться с земли, это же потрясающая прогулка! Да я во всю жизнь не имела столько интеллигентных дружков, вы мне все как родные, только Кардинал хуже чертовой свекрухи.
— Шар-ромыга! — процедил Кардинал.
— Что-что? Я туга на ухо, милочка! — веселилась Райская Мухоловка. — А дурак Пересмешник еще навещал ее, когда заболела. Он купил у нас два кило яблок и сказал ей, что яблоки из его сада. Он благородный человек, — говорила она, — и решил сдуру навестить ее, раз никто не навещает, а умные люди знают: ее навещать — себе дороже, И она сказала ему: «Что за кислятину ты приволок?»
— Это яблоки из моего сада! — говорил Пересмешник. — У меня на земле есть мой сад. Просто он — Ночной, бывает Летний Сад, а бывает Ночной, его можно увидеть только ночью. И у меня есть много-много деток.
— Детки! У него есть детки! — и Райская Мухоловка хохотала и утирала подолом хвоста слезы.
— Думаешь, детки бывают только такими, как у тебя? — говорил Пересмешник. — А почему не другими? Деревьями, или собаками, или ветрами? Почему мои детки должны быть такими же, как твои, а?
— Потому, что мои самые лучшие! — говорила Райская Мухоловка, — Правда, эти мерзавцы забыли, что у них есть я. Кажется, я и сама забыла, кто я… да все равно они — лучшие!
И они улетали все дальше и выше.
И становилось все жарче и все светлее.
Но они вдруг забеспокоились, найдут ли дорогу назад? Ведь у всех не закончились на земле хлопоты, и всех ждали, ну хоть кто-нибудь да и ждал, а если нет у кого-то родни среди людей, так есть родные коты и двоюродные деревья, а как же? И не будь небо таким сиятельным и слепящим, они увидали бы позади себя серебряные паутинные нити — путеводные! — их память — и память о них… а если вы думаете, что чья-то нить давно оборвалась… Впрочем, сияло небо и слепило глаза.
И тут вдали появилась черная точка. И она приближалась, и вскоре они увидели, что это тоже птица, и обрадовались, и решили спросить у нее дорогу. Это была очень красивая и большая птица, у нее было торжественное, блестящее черное оперение, и у нее была женская голова. И супер-прическа.
— Привет, мои птички! О чем задумались? — спросила Незнакомка. — Неужто о смысле жизни?
И ей сказали, что они заблудились в небе, и это была восхитительная прогулка, такой еще не было за всю жизнь (да, пробормотала Незнакомка, такое бывает лишь после жизни, но, к счастью, ее никто не услышал), и очень душно и хочется пить, а Рыжий Петух мечтал о пиве, в общем, им некогда и пора, а у Гарпии мясо размораживается. То есть будет просто здорово, если Неизвестная Птица укажет им дорогу.
— Нет ничего проще! — бодро сказала Незнакомка. — Вам повезло, что вы наткнулись на такую чуткую птицу. Сейчас я покажу вам дорогу. За мной, мои крошки!
И она взмахнула огромными крыльями и понеслась вперед, а они устало летели за ней.
— Сейчас я напою вас, неподалеку есть чудный родничок, — говорила Незнакомка. — И чудесный тенистый садик.
И у нее был знакомый голос, совсем как у медицинской сестры, а у каждого рано или поздно появляется знакомая медсестрица, и не исключено, что тот голос говорил совсем другие слова, ну а им прислышались эти.
И тут раздался чей-то хохот, он катился отовсюду — и снизу и сверху, и на мгновение показалось — само небо хохочет над ними. Но — подозрительно хрипло, свистяще и тренькающе. И потом они поняли, что, может, Небо и смеялось, но в первую-то голову заливался Рыжий Петух. И его спросили, отчего он ведет себя так непристойно, вероятно, он нализался из фляжечки? А Петух долго не мог от хохота говорить. И сказал:
— Остановитесь, безумцы! Плюньте на жажду и на эту пичужку. Или не знаете, как ее зовут! Мы сами найдем дорогу назад.
— Эй, рыжий курохлоп, как бы меня ни звали! — крикнула Незнакомка. — Или не знаешь, что имена нам дают родители? Скажи спасибо, что тебя не назвали Трактором! А меня назвали так, как назвали, и осуждать моих предков безнравственно.
И тогда всем вдруг стало любопытно, а как Неизвестную Птичку зовут? И все стали приставать к Петуху: скажите, профессор, кто это такое? И Петух сказал:
— Эту вероломную симпатию зовут Птица Сирин. Она не покажет дорогу домой.
— Да! — сказала Незнакомка. — Я покажу вам дорогу в настоящий дом, а не в какой-то курятник, который надо без конца ремонтировать и вхлопывать бешеные деньги, а он все равно развалится. Зачем вам ваши развалюхи, дураки?
— Так вы и в самом деле показываете нам неверную дорогу? — спросила Нина Петровна Соловей.
— Сирин — птица смерти, — сказала Ворона.
— Зато не милиция, — заметила Гарпия. — А другие птицы мне нипочем.
— Но я совсем не хочу умирать! — воскликнула Нина Петровна Соловей. И она умоляюще смотрела то на Марью Романовну, то на Ворону, то на Кукушку, широко разевая клюв, как форточку. — Не хочу, не хочу, не хочу! — повторяла она.
— И я как будто не хочу, — сказала Марья Романовна.
— Вы можете хотеть или не хотеть, а я просто не собираюсь! — заявила Кукушка. — Я всегда была птица конфликтная!
— Какого черта я ввязалась в вашу паскудную прогулку?! — выкрикнула Райская Мухоловка. И добавила подприлавочных слов.
— Успокойтесь, крошки, что за вульгарная паника? — поморщилась Незнакомка. — Никто и не предлагает вам умирать. Вам предлагают вечную жизнь и нетленные ценности. Конфликт между хорошим и лучшим в пользу последнего. Вот, глядите-ка! — и она царственно взмахнула огромным крылом.
И тут прямо в небе вырос прекрасный Сад, он вырос будто из чьей-то молодости, и в нем стояли туманные яблоневые деревья, заснеженные ранними цветами, и другие фруктовые деревья, кто какие помнил, они тоже цвели апрелем-маем и перекликались запрятанным в листву тайным ветром, и в Саду играли полузабытое танго, какое-то пред… да, предвоенное, как в летнем кино перед началом сеанса, оно называлось.,? «Утомлен-ное солнце нежно с морем проща-а-лось…» — на маленькой скорлупе-эстраде: «В этот час ты призна-алась…» — и пахло морем, «мне немного взгрустнулось…» — и едко пахло дымом, а на деревьях были старомодные листья, и протяжные солнечные просветы между деревьями. И он был долгий-долгий, этот Сад, и дальние деревья уходили в…
…А на воротах Сада висели разнообразные таблички. И на самой крупной написано: «ВХОД БЕСПЛАТНЫЙ», а на другой: «В нашем Саду каждый живет на том дереве, на каком захочет!» А на средней табличке: «Каждый вечер — белое танго». И еще одна: «Забудьте о доставании маляров и квартплате навсегда!»
— У нас вечное лето, а атмосферное давление не влияет на давление проживающих, — сказала Незнакомка. — И вообще никто не чувствует тела, как в юности! То есть оно никому не докучает, и кости не ноют, и никаких экстрасистол! И если кому-то приспичило стать опереточной примадонной, где и стать, как не у нас? А желающие петь соловьем будут брать уроки у тех маэстро, какие ему приглянутся.