Страница 31 из 45
Оставив запыхавшегося гонца рядом с плугом, пахарь вскочил на распряженную лошадь и припустил яростным галопом в долину.
Вскоре он добрался до загородки из колючей проволоки. Его лошадь не смогла бы взять преграду, а до ближайших ворот было еще не близко. Поэтому он подобрал камень побольше и несколькими ударами сбил проволоку с двух соседних столбов. Когда проволока обвисла, перешагнул через нее сам, потом осторожно перевел лошадь.
Бывали случаи, когда за порчу изгороди Леррас вешал людей, если не совершал над ними кое-что похуже. Однако нарушитель как ни в чем не бывало снова взобрался на лошадь и поскакал дальше. Наконец добрался до владений свободного фермера, которому принадлежал небольшой, засаженный маисом клочок земли, несколько полосок выпасов, бахча и непочатый край работы для его вольных рук.
Кроме всего прочего, у фермера был прекрасный мустанг-четырехлеток, которым он очень гордился. Мустанг всегда находился поблизости от него. Вот и сейчас он пасся рядом с хозяином, заботливо отгонявшим с его шелковистой шкуры жадных до крови слепней.
Ему-то и поведал всадник новость. Не сказав ни слова, фермер натянул поглубже соломенное сомбреро и бросился в хижину за седлом. Цыплята, рывшиеся в земляном полу в тщетной попытке отыскать какого-нибудь червячка, с писком разлетелись в разные стороны. А его жена, раскатывающая на плоском камне тесто для тортильи, подняла на мужа глаза и что-то крикнула вдогонку. Но тот ничего не ответил, закинул седло на спину мустанга и, ни разу не обернувшись, птицей метнулся в сторону гор.
Высоко в горах, на запутанных тропах, пригодных разве что для горных коз и неудобных даже привычным к каменистым дорогам лошадям, весь этот день не прекращалось движение.
С разных сторон то и дело появлялись какие-то люди, несомненно стремившиеся в одно и то же место.
Почти все они были одеты в немыслимые лохмотья, и почти у каждого имелся предмет туалета, свидетельствовавший о том, что их хозяин знавал лучшие времена: например, роскошное сомбреро, или изящные, щегольские ботинки, или штаны, половина серебристой бахромы с которых уже напрочь оторвалась.
Некоторые из них передвигались на быстроногих горных мулах; у некоторых были злые, как ягуары, приученные к горам мустанги; временами попадались всадники и на породистых жеребцах, правда, в страшно потрепанных седлах.
Но у каждого из них был одинаковый для всех джентльменский набор: превосходное ружье, пара добрых револьверов и охотничий нож из закаленной стали. К тому же, несмотря на извилистость горных троп, все они уверенно двигались в одном направлении.
Их петляние по горным дорогам походило на парение стервятников в небе, когда те начинают падение, устремляясь к невидимой ни для чьего, кроме птичьего, глаза добыче.
Случалось, что кто-нибудь сталкивался среди скал нос к носу с другим таким же путником. Тогда они подолгу внимательно изучали друг друга блестящими, словно агатовыми глазами. И почти всегда один из них, разразившись смехом, говорил другому:
— Ну что, братец, опять ты взялся за старое?
Затем оба, заливаясь смехом, пожимали друг другу руки.
Из того, что эти люди сообщали друг другу по дороге, вышло бы множество всяких рассказов — длинных и по большей части совершенно невероятных. Но, кроме ветра да не слишком внимательных ушей товарищей, некому было слушать их байки. Наконец, они добирались до места. Этим местом оказывался небольшой лагерь, где Монтана весь день приветствовал искателей приключений, а потом до полуночи пел песни Розите, подыгрывая себе на старенькой гитаре.
За довольно короткое время к нему стянулось около сорока человек. И каждый из прибывших задавал один и тот же вопрос:
— Кто нас позвал? Рубрис?
На что получал неожиданный ответ:
— Эль-Кид!
— Вот как! — отвечал разбойник. — По мне, это одно и то же!
Такая реплика служила самой лучшей похвалой, какой когда-либо удостаивался гринго южнее Рио-Гранде.
В тот день, в полдень, когда Монтана настраивал гитару, Розита обратилась к нему:
— Ты видишь, в каком настроении Тонио? Видишь, как он понурил голову?
— Эй, Тонио! — окликнул Лэвери Кид.
— Не трогай его, не зови! Я хочу поговорить с тобой о нем. Видишь, как он ушел в свои мысли, что даже не слышит тебя?
— Я развеселю его. Он, наверное, мечтает о доме. Его одолела тоска, Розита.
— Не о доме он думает, а обо мне, — выпрямившись, возразила девушка.
— О тебе думают все, — усмехнулся Монтана. — Разве ты этого не знаешь? — И, неожиданно ударив по струнам, запел старую песню, любимую всеми мексиканскими пастухами:
На голубых просторах Божьи стада пасутся;
На зеленых холмах мои овцы бродят.
Мои мысли к тебе уносит ветер;
Ты ведь слышишь, как кружат они над тобой?
Но Розита даже не улыбнулась.
— Мне нужно поговорить с тобой о Тонио, — настаивала она.
Но тут раздался топот копыт, гулким эхом отозвавшийся от стен ущелья, и в лагерь на полном скаку влетел всадник. Грудь и шею его коня покрывали клочья пены. Бросив поводья, гонец соскочил на землю.
— Ты слышишь меня? — не отставала Розита.
— Помолчи! — поднимаясь на ноги, оборвал ее Кид. — Этот парень ищет меня.
— Ну и что? — разозлилась Розита. — Неужели я значу для тебя меньше, чем все остальные?
— Сейчас для меня нет ничего важнее свежих новостей, — объяснил ей Кид и стал спускаться вниз.
Еще издали он услышал, как прибывший всадник, задыхаясь, выкрикивал:
— Рубрис! Он у них в тюрьме. Его уже перестали пытать. Он умрет утром, на рассвете! Рубриса… защитника всех бедных… его расстреляют на рассвете!
Кид приблизился к возбужденной толпе слушателей.
— Здесь, в лагере, ты найдешь печеный маис и вяленое мясо, — сказал он гонцу. — Мария Меркадо накормит всех. А потом все седлайте коней.
Посланец обессиленно опустился на камень и покачал головой:
— Бесполезно, сеньор. Тюрьму надежно охраняют. Там ждут вас, сеньор. Вас и всех тех, кто готов сложить голову ради Рубриса. Они окружили тюрьму несколькими рядами солдат, ярко осветили местность вокруг. Мы бессильны что-либо сделать, сеньор.
— Неужели? — откликнулся Кид. — А по мне, не обязательно разбивать бутылку, чтобы выпить вина. Мы не станем нападать на тюрьму, но Рубриса вызволим. Все по коням!
В лагере поднялся шум.
Взобравшись по склону, Монтана подошел к понурой фигуре Ричарда Лэвери.
— Вставай, Тонио!
Юный Дик с мрачной физиономией поднялся на ноги.
— Ты едешь домой, Тонио. Тебе больше нечего делать в Мексике.
— Ты затеваешь войну из-за Рубриса, а он многие годы был для меня вместо родного отца, — возразил парень.
— Для драки ты нам не нужен, — заявил Кид. — Все, что я собираюсь сделать, так это сыграть роль Рубриса и совершить налет на владения Лерраса. Я не Монтана, если мне не удастся устроить там ад кромешный, чтобы все поверили, будто Рубрис жив и невредим. Кроме того, намереваюсь захватить нескольких заложников из домочадцев Лерраса. Буду держать их в плену до тех пор, пока из тюрьмы не выпустят всех заключенных. Понимаешь? Это будет очень похоже на действия самого Рубриса, поэтому должно получиться. Но ты должен ехать домой. Я не хочу, чтобы ты лез в драку вместе со всеми. Не забывай, для тебя в Мексике заготовлено достаточно веревок и найдется немало желающих примерить их к твоей шее. Так что прощай!.. Еще увидимся, Тонио. Передавай привет отцу. Пока!
И Монтана направился к своему рослому узкогрудому скакуну, Эль-Капитану.
А Тонио, немного понаблюдав за суматохой, где почти каждый пел, кричал или смеялся, поднялся вверх по склону к тому дереву, под которым осталась Розита. Опустив руки, она не отрываясь смотрела на сцену внизу.
Не замеченный девушкой, Тонио с минуту молча постоял рядом, потом обратился к ней:
— Розита, я хочу поговорить с тобой. Эль-Кид не берет меня с собой. Он отправляет меня домой. Хочу спросить у тебя: ты поедешь со мной?