Страница 7 из 12
Выйдя из затхлого и страшноватого помещения внутренней тюрьмы УВД, Сазонов, обрадовался яркому солнышку и весеннему легкому и свободному воздуху. Смерть коснулась его через еще живого, но уже мертвого Витюху, и ощущение это было не из приятных. Смерть ушла – остались весна, жизнь и надежда. У Широкова ничего этого уже не было.
Улыбнувшись солнышку, Павел почувствовал себя как ветхий старик на похоронах сверстника, непроизвольно радуясь, что в гробу не он. Широким шагом он направился к себе в контору, и только переступил порог кабинета, как Серега, блеснув очками, прокаркал: "Топай к Масляному срочно! Ищет. Задрал на хрен!".
Глава 4. Испытатель
– Вот какое дело, Паша, – заместитель прокурора области – начальник следственного управления Морозов, кличка – «Масляный», вздохнул и, сняв очки в золотой оправе, стал протирать их чистым платочком. Руки его, нежные и холеные, с розоватой кожей и гладкими ногтями, бережно протирали хрустальные стекляшки. Казалось, что эти руки не трут, а ухаживают за очками прокурора – важным атрибутом его имиджа строгого и интеллигентного юриста, служителя закона, государственного деятеля, как говориться, с чистыми руками, с горячим сердцем …, ну и дальше вы знаете.
Эта вечная показуха, какие-то золотые блестящие вещи на столе, вечные портреты близких в элегантных рамочках, экзотические цветочки в горшках, красивые подарочные картинки и вымпелы, жалюзи в тон, навороченный компьютер, видео и прочее, прочее, прочее, раздражали рабочих лошадей отдела – вечно замотанных следователей, "лохматящих" показания жуликов на допотопных машинках и списанных компах, сидящих на старинной мебели, в узких и тесных кабинетах, заваленных всяким дерьмом вещественных доказательств: от банальных гранат с автоматами, от вонючих кровавых тряпок и башмаков до небанальных ушей убиенного Старчикова в банке с водкой, и до небанальных же пачек изъятых рекламных фашистских плакатов типа "Мы спасем Россию!" и "Чемодан – Вокзал – Кавказ".
Вообще-то, следователи следственной части облпрокуратуры не могли считать себя обойденными судьбою, ибо в районных прокуратурах и РОВД условия были намного хуже. Они, прошедшие "районку" с ее бесконечным конвейером уголовных дел, сидевшие, бывало, и по трое в каморках с одной пишущей машинкой на всех, были почти счастливы здесь, в этом "храме предварительного следствия" с хромой мебелью, а-ля товарищ Сталин.
А Масляного следователи не любили. Он был одним из них, из следаков, но при первой возможности, предав это неформальное братство,"продался за кресло" и бодро пошел вверх по служебной лестнице.
Морозов использовал запрещенные приемы и, наступая своим вчерашним братьям на головы, жестоко расправлялся с непутевыми следователями за обычные, в общем-то, ошибки, заморочки и прегрешения. Короче, показушник, карьерист и вдобавок церковный ханжа, разглагольствующий о чистоте, любви, справедливости и лихо шлепающий печать (по высоким политическим соображениям!) на постановление об аресте заведомо невиновных.
Этот не прикроет грудью, нечего и надеяться. Молчалин, дорвавшийся до власти. От него Пашка всегда ожидал какой-то пакости, причем пакости мерзкой, но преподанной так, что со стороны казалось – тебе оказывается большое доверие и благодеяние.
Боже, как Морозов был не похож на своего предшественника Григория Ивановича, – Иваныча, как его звали все без исключения. Тот, горький пьяница и матершинник, был из реликтовой породы Иванычей, Петровичей и Семенычей – вечных замов, завгаров, цеховых старших мастеров, прорабов, людей, знавших свой предмет назубок, имевших огромный опыт, знакомых с каждым дворником, рвущих глотку за своих подчиненных на начальственных коврах, не боящихся брать на себя любую ответственность, умевших и карать и награждать, людей, на которых держалось абсолютно все. Они, несмотря на свою жесткость и резкость, были любимы своими "верными солдатами" за одно главное свое качество – справедливость.
– Тут такое, понимаешь, обстоятельство, – зам прокурора наклонился поближе к Сазонову. Изо рта пахнуло чем-то тухленьким, и "Масляный" сокровенно почти зашептал, – есть матерьяльчик один по коррупции. Ты ничего не слышал?
Морозов эффектно откинулся назад и издали, сквозь очки, внимательно посмотрел на Павла.
– Да, не темните, Олег Игоревич! Что случилось-то?
– Демин погорел. Есть данные, что сегодня вечером ему взятку дадут. Тебе ехать в Лопатин и руководить операцией. В общем, возбуждай уголовное дело, задержание, обыски. Санкции я тебе дам. Надо с корнем вырывать из наших рядов эти гнилые корни, позорящие наше светлое имя…
Демин Женька, прокурор Лопатинского района был его хорошим знакомым. Когда-то они вместе пришли в прокуратуру, их направили в сельские районы. Проработав в своем четыре года как молодой специалист, Пашка вырвался в город, а вот Женька не смог, пустил корни, женился и осел в своем Лопатине – заштатном районном городишке с двадцатью пятью тысячами жителей, не известном в этом мире никому, не имеющем никакой музейной ценности, с двумя хилыми заводиками и половиной населения – хроническими алкоголиками и безработными. Тоска-а…!
Женька в последнее время, после того как его назначили районным прокурором изменился – постарел как-то, и похоже было, что начал попивать. Видно что-то сломалось в его душе – ушла молодость, а с ней и надежда на изменение своего положения. Он до последнего не соглашался на должность прокурора, мечтая уехать в город, мечтая, что вернется в большой мир, но на него у начальства были другие виды и в город его упорно не пускали, не желая оголять район. Заменить Демина – опытного следователя, универсального умного юриста и просто надежного руководителя было не просто некем, а некем в кубе.
Его таки сломали, и он дал согласие на должность прокурора Лопатинского района – этой зачуханной дыры в сотне километров от областного центра. Чем он соблазнился, как его обработали – не ведомо, да только сломался парень здорово. Поседел как-то вдруг, стал каким-то пришибленным и потускневшим, сереньким, бесцветным. Пашка понимал Демина, его самого когда-то отчаянно "рвало на родину".
Знакомство с тоской районного масштаба, такой огромной и мощной, словно неподвижное, жирное, черное болото с натянутой на поверхности рясочкой, было и у него. Тогда он решил: или-или. Чтобы вырваться, Павлуха был готов на все – даже на увольнение. Он сумел обострить ситуацию и вырвался из сельского болота, причем, ни разу об этом не пожалел.
А вот Женька Демин не смог вовремя, хотя и держался до последнего. Но…мечты не стало – вот и сломался. А пить стал? Так что ж, кто без греха в нашей-то системе? Глядя на совещаниях в пустые деминские глаза, Павел видел в них одно – близкую беду.
Масляный, распаляясь и заводя сам себя, все что-то жарко и пафосно говорил о чистых рядах, о совести, о долге, дошел до доверия Президента, которым облечен гражданин, носящий гордое имя – работник прокуратуры… и т.п. и т.д. Слушая этот тупой, пантовый треп начальника управления Сазонов почему-то подумал только об одном: как он сможет помочь Демину?
Как подать знак дураку и не сгореть самому? Материал накопало управление ФСБ. С ними не договоришься. За "палку" в отчете те и маму родную посадят – им все равно. Их пустые, ледяные и равнодушные глаза, контрастирующе выделяющиеся на добродушно улыбающихся лицах, сделавшиеся постоянной визитной карточкой гебистов, не давали поводов для сомнений в том, что они презирают иных людей, называя их "объектами и фигурантами". Любые их заверения в истинной дружбе после совместных возлияний были направлены только на одно: узнать от человека что-нибудь интересное, впрочем, его же и компрометирующее.
Эти парни не верили никому, никого не жалея. Вот и сейчас – его уведомили о начале операции за два часа до ее начала, причем час из этого времени уйдет на дорогу до Лопатина. В коридоре (он уверен) его уже ждет знакомый опер – прикрепленный гебист Константин Болонин. Улыбаясь, он будет жать ему руку, дружески похлопывать по плечу и преданно заглядывать в глаза. Он посвятит его в тайну и будет следить за Пашкой до конца операции, и вообще за ходом всего дела. И если что, – то выводы поручат сделать именно иуде Масляному. А уж тот сделает их так, как надо. "Железной метлой поганые кадры долой!". Долой, сука, за полгода до пенсионной выслуги. Сволочи!