Страница 22 из 33
— Марик! — мой голос утонул в тёмной комнате. Куда же он мог деться?
Я зажёг свечку и, прежде чем поднимать панику, решил тщательно обыскать каждый уголок в доме. Тень колеблющейся свечи создавала причудливые жутковатые тени. Я бродил по дому, словно в окружении дрожащих призраков. Каждый шорох ставил волосы на голове дыбом. И куда мог деться Марк? Кому понадобился этот испачканный печной копотью мальчик? И тут меня осенила догадка! Конечно же, пока меня не было, друг оставался дома совершенно один. Не очень сильный и беззащитный, он вполне мог стать жертвой рассерженного деда «Матрона». У меня подкосились ноги, когда я представил, как злой старик врывается в наш дом, хватает Маркушу, засовывает в большой картофельный мешок и… Нет, лучше не буду думать, что было дальше. Страшно даже представить, что обозлённый дед мог сделать с горе-художником.
Делать нечего, надо идти в стан врага, спасать бедного неразумного друга. И Ник не возвращается. Застрял где-то с мухоморками, несмотря на позднее время.
На улице было совершенно темно. Абсолютный, непроглядный мрак. Ну вот, даже луна не хочет мне помочь в таком непростом деле. Осторожно ступая, я шёл в ночи по грунтовой деревенской дороге, и было странное ощущение, что в мире никого нет, кроме меня. Чёрную тишину нарушало лишь пение птиц и лаяние учуявших бредущего в темноте мальчишку собак. Думаю, они лаяли на кошек, скребущих у меня на сердце.
В доме Матрона, как и в остальных, свет не горел. Электричество ещё не починили, но и огоньков свечи не было заметно. Остаётся надеяться, что дед лёг спать, оставив расправу над горе-художником на утро. Дверь в избу была закрыта, и я прислонился носом к окну в попытке хоть что-то рассмотреть, как вдруг створка распахнулась, открывая мне доступ в комнату. Это судьба, решил я. Надо лезть внутрь и попытаться найти Маркушу, может, ещё не поздно.
Подтянувшись на руках, я, стараясь не шуметь, перекинул ногу и уселся на подоконник. Тут, словно решив мне помочь, на небе нарисовалась луна, и я смог наконец раглядеть помещение. В нескольких сантиметрах от моих ног сладко спала старушка в чепчике. С ума сойти! Я ведь чуть не наступил ей на голову.
Широко вытаращив глаза, словно это могло помочь лучше видеть сквозь темень, я пытался обнаружить связанного, с кляпом во рту, Марика. Но нет, ничего похожего. Комната очень похожа на нашу: такая же печка, кровать, диван, стол, мешок с картошкой у двери… Стоп! Это не картошка! Вот оно что! Значит, всё-таки злой Матрон спрятал Марика в мешке.
Я бесшумно спрыгнул на пол и, стараясь не скрипнуть половицей, как можно тише начал пробираться к двери. Подойдя к мешку, тут же стал торопливо развязывать тугую верёвку и тихонько шептать, успокаивая Марика:
— Не бойся, это я, Гоша. Сейчас я тебя спасу, ты только не шуми. Вылезешь, сразу беги за мной и прыгай в окошко, — узел оказался тугим, я занервничал и огляделся посторонам, но всё было тихо, только бабулька сопела во сне. — Сейчас, дорогой друг, не волнуйся, — я помог себе зубами, и узел наконец ослаб. — Всё, уже открываю, бежим!
Я отбросил завязку, резко опустил вниз края мешка, и… мне на ноги с громким стуком посыпалась картошка.
— Ааааа! Черти! Пойшли вон отседова, — заорала вскочившая с кровати бабка и замахала на меня руками.
— Вот я шас этих чартей отстягаю прутом, — дед Матрон с печи запустил в меня чем-то тяжёлым.
Не долго думая, я пулей вылетел в окно и, обгоняя собственную тень, ринулся домой. Тут же, почуяв в воздухе нервное напряжение, проснулись и заголосили все деревенские собаки.
Запыхавшийся, облаянный, ни живой, ни мёртвый от страха, я вбежал в избу, закрыл на крючок дверь, быстро придвинул стол, поставил сверху скамейку, окна забросал одеялами, забрался на печь в самый дальний угол и только тогда смог отдышаться.
Всю ночь чёрные мысли бродили в моей голове, не давая уснуть. Я то строил планы мести за друга, то мысленно валялся в ногах у деда Матрона, умоляя вернуть моего несчастного друга.
День 6
Сон пришёл только под утро, кошмарный, как весь вчерашний вечер. В нём Витя со шрамом на подбородке засовывал меня в огромный чёрный мешок и дарил Матрону, а Марик стоял рядом и злобно хохотал. Никита находился неподалёку, он сидел на вершине огромной пушистой ели и громно кричал: «Ёлки чудесные! Ёлки прекрасные», кидал сверху молодыми зелёными шишками, каждый раз с громким стуком попадая в меня. Я вздрогнул, открыл глаза, но стук и «ёлки» почему-то не прекращались. Кто-то на самом деле колотил в окно и громно, требовательно кричал:
— Ёлки скряпучие! Никитка, выходь ужо, скольки тоби звати!
Не успел я как следует испугаться, как улышал голос Никиты там же, за окном:
— Деда, я тут, не стучи, дай ребятам выспаться, я сегодня у соседей переночевал, пойдём… — голоса удалялись, о чём Никита говорил ещё со своим дедушкой, я не услышал.
С улицы было слышно кукареканье петухов, мычание коров, странно, что дома так темно. Я слез с печи и понял, в чём дело — окна так плотно забаррикадированы одеялами, что не пропускают ни капли солнечного света. Совершенно некогда наводить порядок, сейчас соберу всё с подоконников, закину в холодную комнату и отправлюсь на поиски Марика. А если не найду, тогда бойся, дед Матрон! Месть моя будет ужасна и беспощадна.
Вывалив ворох тряпья на металлическую кровать во второй комнате, я вдруг с ужасом увидел, как эта большая неодушевлённая куча начала сама по себе шевелиться. В полутёмном помещении могло померещиться, поэтому я решил присмотреться получше и вдруг уловил новое движение.
— Всё! Это конец. Я сошёл с ума, — я ещё и вслух сам с собой разговариваю, просто замечательно. — Добегался ночью по чужим избам.
— Ну чего ты кидаешься? — вдруг спросила куча утробным голосом. — Помоги вылезти, мне не выбраться никак отсюда.
— А ты кто? — уточнил я на всякий случай. Тем более терять мне было нечего — с ума уже сошёл, с одеялами разговариваю, хуже, чем есть, не будет.
— Гоша, ты совсем офигел? — из под груды тряпья вдруг вынырнула чья-то чумазая морда.
— Ага, совсем. А откуда ты знаешь, как меня зовут?
— У тебя что, температура? — освобождённая морда вдруг чётко и внятно заговорила голосом Марика.
— Маркуша! Родной! — я чуть не заплакал от навалившейся радости: и Марик жив-невредим, и я с ума не сошёл. — Ты как тут оказался? Тебя Матрон отпустил? — в голове всё запуталось, мысли перемешались, и я нёс на радостях всякую чушь.
— Никто меня не отпускал. Вы ж вчера закрыли в холодной комнате друга и забыли про него. А я закутался во всё мягкое, что тут нашёл — коврики, занавески, мешки картофельные и уснул нечаянно.
— Уснул!!! Да ты! Да я! — у меня не хватало слов, чтобы пересказать о пережитом ночью ужасе. Я так и стоял, задыхаясь от гнева, хватая ртом воздух, не в силах выразить нормальной человеческой речью свой ночной кошмар. — Да я ночью из-за тебя! Собаки там и темно! А потом картошка! И это бабка! — я говорил всё громче и бессвязнее.
— Да понял я всё, понял. Ночью тебя напугали собаки, а бабка угостила картошкой, — Марику надоело слушать плескавшийся из меня бред. — Давай-ка, помоги лучше мне вылезти, а то чувствую себя как туго спелёнутый младенец.
Я махнул рукой на выспавшегося друга (всё равно не поймёт) и помог ему освободиться из мануфактурного плена. Этот бодрый, жизнерадостный жук тут же набросился на меня с претензиями и вопросами:
— Как ты мог про меня забыть? Было холодно, между прочим. Портреты все принёс? А где Ник? Чего он нас с собой не взял коров пасти? Что у нас на завтрак? Ты приготовь чего-нибудь, а я пока умоюсь и переоденусь.
Ещё обиженный на бесчувствие друга, я просто не мог пока разговаривать с этим толстокожим черномазым поросёнком. Надо посчитать до десяти, чтобы успокоиться. Нет, лучше до ста. Кивнув головой, мол, иди умывайся, я пошёл топить печь.
Дрова ярко разгорелись и звонко потрескивали. Три горшочка были тщательно, продуманно мной наполнены и ждали, когда печка хорошенько протопится. От вчерашнего ужина осталась одна варёная картошина и я, присев на лавку передохнуть, собрался было её схомячить, как вдруг увидел на другом краю скамейки своего давнего знакомого — серенького крошечного мышонка. По тому, как доверчиво тот на меня смотрел, я сразу понял — это именно тот самый, спасший меня из подпола грызун.