Страница 7 из 7
– Садись, – пригласил молодой и показал на стул напротив себя. Валентин хотел отодвинуть стул, чтобы удобнее было сесть, но стул оказался наглухо привинчен к полу. Валентин сел. Молодой кивнул конвойному милиционеру в знак того, что тот может идти. Валентину показалось, что вместе с шагами конвойного его покинула и уверенность, осталась лишь гулкая, отдающаяся внутри пустота.
– Ну, молодой человек, рассказывайте нам всё по порядку: кто вы есть и за что вас арестовали, – велел Худой, закуривая папиросу.
Валентин ответил, что кто он есть – у них написано, а за что его арестовали, так об этом он и сам хотел бы у них узнать. Его ответ не произвёл на оперов никакой видимой реакции. Это был дежурный вопрос, на который они получили стандартный, уже много раз слышанный ими, ответ. Допрос ещё только раскручивался.
В палате, невдалеке от него, кто-то странно захрипел. Валентин крикнул, зашла медсестра и включила свет. Парень лет тридцати, которого привезли вечером с переломом позвоночника, уже не хрипел, а только судорожно дёргался. Вызвали дежурного врача. Парню делали искусственное дыхание, кололи лекарства, но всё было напрасно. Его тело натужилось, словно пыталось собрать все силы и удержать в себе жизнь, а затем вдруг обмякло.
Лицо осунулось и стало белеть. Валентин отвернулся, он не любил смотреть на мёртвых, потому что терялась вера в выздоровление. Рядом со смертью покидала надежда. Надежда на то, что он когда-то встанет, вернётся на свою работу, сможет радоваться вместе с Лизой тому, что он здоров, что они вместе и счастливы, как и прежде. И, если бы не эта надежда, то не имело смысла вообще держаться за эту жизнь, не имело смысла возвращаться от бессознательности к сознанию, из забытья к бытию, не имело смысла страстно желать проснуться утром, а не захрипеть ночью и быть вывезенным из палаты на каталке, накрытым простынёй с расплывчатым казённым штампом… Вновь родившаяся надежда давала силы, и страшные пролежни затягивались так быстро, что даже медицинские сёстры, много лет проработавшие в нейрохирургии, не могли припомнить подобного случая. И, хотя чувствительность и тонус мышц оставались на прежнем уровне, он стал развивать те мышцы, которых травма не коснулась. Валентин очень запустил себя за период грёз и фантазий. Начать пришлось с двух банок сгущённого молока. Ему притягивали их к ладоням бинтом, и он часами монотонно поднимал и опускал эти импровизированные гантели. Через неделю на смену банкам пришли лёгкие гантели. И спустя месяц он мог не только лежать на спине, но и самостоятельно переворачиваться с одного бока на другой – а это уже была серьёзная победа. Он снова научился смеяться и вновь видел себя в своём будущем в радужных красках.
Лиза уехала на несколько дней домой. Массаж делала не как обычно Лидия Васильевна, женщина уже пенсионного возраста, а Лариса, миловидная девушка с округлым, чуть в веснушках, лицом. Общительная и словоохотливая, она сразу же располагала к себе; причем её словоохотливость воспринималась не как навязчивая болтливость, а как гармоничное дополнением к ней самой: дружелюбной, веселой и энергичной. За время, что она делала массаж, Лариса успела рассказать о себе многое. Даже то, как когда-то упала с мотоцикла и расцарапала себе лицо, а потом страшно боялась, что её разлюбит парень, за которого она собиралась замуж. Царапины у неё зажили, парня того она разлюбила сама и замуж за него не пошла. Лариса считала себя старушкой и думала, что жизнь прошла мимо. Ей было девятнадцать лет. Обычно после массажа Лариса садилась на стул у кровати Валентина, и они ещё некоторое время разговаривали. Ей нравились его рассказы про море, траулер, и она заразительно смеялась, когда он травил морские байки и всякие смешные истории из жизни команды на промысле. Курс массажа уже заканчивался. В последний день, не замечая времени, они проговорили особенно долго и, когда по всем нормам приличия ей было уже пора уходить, она вдруг подвинула стул к кровати так близко, что её лицо оказалось совсем рядом. Валентин почувствовал запах косметики, близко увидел её серые большие глаза в обрамлении длинных загибающиеся вверх ресниц. Лариса тихо спросила:
– Валентин, а где Лиза?
– Уехала в краткосрочный отпуск, – пошутил он.
– А она не боится, что здесь в тебя кто-нибудь влюбится?
– Кто может влюбиться в?.. – И Валентин замолчал, не досказав «в калеку», дабы не стяжать в отношении себя нечто, вроде «да ты что, Валентин!? Раве это главное!?».
Но девушка внимательно посмотрела на него и тихо сказала:
– Я.
Валентин хорошо понимал, что их отношения давно перешли черту просто дружеских, и не раз ловил себя на том, что уже ждет её. А когда Лариса уходила, укорял себя за легкомыслие. И успокаивался лишь тем, что эти отношения как неожиданно возникли, так внезапно и прекратятся. Он также понимал, что за этими её словами нет будущего, и сказаны они в порыве девичьей чувственности, не более. Но положение, в котором он оказался, было глупейшим, и как достойно выйти из него, не обидев при этом девушку, он не знал.
– Лариса, ты мне тоже очень нравишься… И… я буду всегда помнить тебя… – после минутного молчания, наконец выдавил он.
Она встала, взяла с тумбочки кусочек чистого бинта, вытерла выступившие слёзы, затем взглянула на него.
– Я тоже.
И быстрым шагом вышла из палаты.
Валентин чувствовал, что виноват перед ней. Имея определённый жизненный опыт, он мог бы легко обойти эту ситуацию. Впоследствии он научится жить с внутренним чувством полноценности. И его уже не будут волновать или угнетать жалостливые взгляды прохожих на улице и чувство неловкости у людей, которые по той или иной причине оказались рядом с его инвалидной коляской. Но сейчас он как никогда нуждался в каком-то утверждении, хотя бы в малой толике признания себя как полноценного человека. И после слов Ларисы Валентин уже не чувствовал себя убогим калекой, хотя с его стороны, конечно, всё это было довольно некрасиво, – сродни подлости, словно он подспудно использовал её в этом, ранив при этом её чувства. Через неделю Лариса перевелась в другую больницу, куда её уже давно приглашали. На прощание она подарила ему небольшую куклу – забавную девочку в матроске и открытку с видом южного морского порта. Он и правда запомнил эту девушку на всю жизнь…
Вечером в палату зашёл лечащий врач, спросил о самочувствии, измерил давление и сказал, что наутро ему назначена операция. Валентин знал, что операция такого сложного перелома, как у него, улучшений обычно не приносит. И никто из врачей не давал гарантии, что после операции его состояние будет лучшим, чем до неё. Но он всё-таки настоял на ней, дабы впоследствии не сожалеть, что не использовал все шансы, которые предоставляла ему жизнь. На следующее утро его на каталке отвезли в операционную и положили на операционный стол. Хирург и его ассистенты были одеты в халаты и шапочки серого цвета, – вероятно, из какой-то особой антимикробной ткани. Валентину же представлялось, что хирург и вся его свита должны были быть во всём ослепительно белом. Медсестра поставила капельницу и вскоре, проколов иглой шприца её гибкий шланг, ввела лекарство. Последнее что он запомнил, это был её взгляд, наблюдающий за ним поверх повязки, внимательный и немного настороженный.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.