Страница 2 из 7
Бригадир был опытный, бывалый лесоруб. Срубили две жерди, связали ремнями, на ремни положили Валентина, донесли до трактора и вместе с носилками положили на задний щит. Сами, придерживая носилки, сели по краям. Трактор медленно двинулся по вырубке к зимовью.
Весь последний год Валентин жил в каком-то странном ожидании. Это не было предчувствием чего-то нового, что несёт в себе обычно радость, надежду, а скорее – ожиданием неизвестного; пугающее чувство неумолимо надвигающейся и пока ещё никак себя не обнаруживающей, отчего состояние было ещё более гнетущим, опасности. Объяснение этому у него было только одно: то, что он чувствует – это следствие того, как он живет. И после очередной недельной попойки, когда ему было особенно тяжело и тошно, решил окончательно порвать с такой жизнью.
Нарколога долго не было, сидеть и ждать его среди серых, трясущихся, измождённых алкоголем личностей было не очень-то приятно. Наконец подошла смуглая симпатичная медсестра. Открывая кабинет, она обернулась к Валентину и почему-то спросила:
– Вы к наркологу?
– Да, – ответил Валентин.
Глаза их встретились и остановились чуть дольше, чем это было обусловлено ситуацией «вопрос – ответ». Следом за ней в кабинет вошёл и нарколог.
– Ну, молодой человек, с чем пожаловали? – спросил нарколог, лишь только Валентин присел за стол напротив него.
Валентин вкратце рассказал о своих проблемах и желании бросить пить. Доктор по фамилии Барков, мужчина средних лет с округлым, приятным лицом, проницательным, живым взглядом серых глаз и аккуратно подстриженной небольшой бородкой, выдержав небольшую паузу, спросил, употребляет ли он спиртосодержащие жидкости, например: денатурат, стеклоочиститель и прочее. Валентин вспомнил, как прошлым летом, в скверике, двое мужиков распивали какую-то синюю жидкость из красивой высокой бутылки. Он спросил бывших с ним: «Что это за коньяк такой синего цвета?» И те посмеялись над ним, обозвали деревом и разъяснили, что это – стеклоочиститель, в простонародье называемый «стеклорез», излюбленный напиток бичей и падших алканавтов. Валентин тогда почувствовал, как мурашки пошли по его спине.
– Нет, – поспешил ответить он наркологу.
– Вы женаты? – вновь спросил врач.
– Нет.
– Ваше желание – это только ваше желание, а не чьё-то давление?
– Да, моё.
– Ну, что ж, это похвально, – сказал нарколог. – В основном результат лечения зависит от желания пациента. Но я должен вам сказать, что состояние угнетенной психики, то есть души, не всегда только результат употребления алкоголя или же последствий его употребления. Восприятие окружающей действительности человеком, также как и её воздействие на него, зачастую имеет социо-психологическую основу. – Нарколог откинулся на спинку стула и продолжил: – И в некоторых случаях, я полагаю, разумно, наряду с прохождением курса наркологического лечения, также пройти собеседование с психиатром. И если вы согласны, я выпишу направление.
– Нет, спасибо, – отказался Валентин и уловил на себе скользящий, слегка насмешливый взгляд медсестры, что-то записывающей в журнал за соседним столом. Отметка у предложенного ему врача была подобна справке об освобождении из колонии – даже на работу, с такой пометкой в медкнижке, брали не на всякую. Ему вспомнился чуть ли не плачущий парень, которому зарубили медицинскую комиссию на флот лишь потому, что он, страдая бессонницей, когда-то обращался к психиатру.
– Ну, нет, так нет, дело ваше, – сказал нарколог и протянул ему несколько бумажных листов. – Ознакомьтесь вот с этими документами и поставьте под каждым свою подпись. Это будет означать, что вы желаете лечиться добровольно и знаете, что в период лечения употребление даже слабых алкогольных напитков опасно для вашего здоровья. Последствия могут быть весьма печальными – вы можете умереть.
Валентин подписал бумаги, пообещал прийти и поспешно вышел из больницы. На остановке, дожидаясь автобуса, сел на скамейку. Достал из кармана бланки для сдачи анализов, направление на общее обследование к терапевту, скомкал и бросил в мусорный ящик. Он словно прозрел во время разговора с наркологом – ему плохо не от того, что он пьёт, он пьёт от того, что ему плохо. И это «плохо» сидит в нём так глубоко, что это ничем не истребить.
Валентин хорошо помнит то Пасхальное воскресенье. Говорят, что в этот день когда-то воскрес Иисус Христос, чьё изображение на иконах он видел в домах своих друзей, у которых были престарелые бабушки. Иисуса зачем-то распяли на кресте, и будто бы кто поверит в Него, тот попадёт в Рай. Конечно же, он хорошо помнит это воскресенье, помнит талый снег, обильно пропитанный кровью. Помнит Фёдора, которого ударом кулака сбил на землю, и как затем того добивала ногами пьяная компания. Рассказывали, что дома Фёдора долго не узнавал его трёхлетний сынишка. На следующий день, утром, Валентин стоял в лесочке, где они вчера оставили истекающего кровью Фёдора, и видел, как две бездомные собаки лизали промёрзший, бурый от крови снег, и страх медленно вползал ему в душу. Страх не оттого, что избили человека. По тем правилам, по которым он жил, это было просто справедливым возмездием за оскорбление. Страх был перед чем-то другим, ему неведомым. Он слышал от Георгия, – недавно устроившегося на пилораму мужика, что Иисуса сильно били и унижали, а только потом – распяли. Георгий читает какую-то толстую книгу, и те, кто работал с ним, говорили, что это Библия. И ещё Георгий говорил, что Иисуса распяли безвинно. Валентин стоял в лесочке и курил. Почему-то стало вспоминаться всё плохое, что он сделал за последнее время. Два года назад пришло известие, что убили его друга Серёгу. Убили подло, ударом топора сзади. Валентин подспудно ожидал чего-то похожего, но только не от людей, а от самой жизни.
Когда Валентин ходил по улицам, он видел счастливые пары – влюблённых. Он видел их сияющие влюбленные глаза, радостные улыбки и думал, что, наверное, в этом и есть земное счастье. Женился он в сентябре, на красивой девушке с романтическим именем Елизавета. Месяц после свадьбы провели в отпуске. Это были чудесные дни, возможно – самые лучшие в его жизни. Но в одно прекрасное утро, когда он лежал, уже проснувшись, а Лиза ещё спала, он вдруг понял: красивая жена, которую он любит, это, несомненно, счастье. Но всё, что он переживал когда-то в лесочке, вернулось к нему вновь, вернее – оно никуда и не уходило, просто глубоко затаилось на время…
Андрей долго стучал в дверь. До глубокой ночи Валентин занимался ремонтом в своём доме – хотел успеть доделать за последние дни отпуска, поэтому решил поспать подольше. Но по настойчивому стуку понял – что-то серьезное. Андрей сказал, что бригада отправляется в тайгу и бригадир попросил его поехать с ними. Выезжать нужно следующим утром. Шестьдесят километров по лесовозной дороге. Первую бутылку распили ещё в городе. В работу смогли втянуться только на третий день. В работу, которую никто не меряет часами, а только световым днём – от рассвета до заката.
Валентин лежал на щите трелёвщика, над ним было высокое, пронзительно синее небо, такое небо бывает только на севере, поздней осенью. Он не чувствовал резких толчков, когда трактор наезжал на пни и валежины. Ему казалось, что он лежит на носу рыболовецкого траулера, который плавно идёт по волнам. Уже не было боли, только тупое безразличие и что-то ещё… Валентин не сразу понял, что нет страха, нет ожидания того страшного, что всегда преследовало его. И едва заметная улыбка появилась на его лице.
Зимовье было большим и совсем не походило на разбросанные в тайге по берегам небольших речушек и ключей маленькие охотничьи избушки, которые невольно возникают в воображении, когда слышишь это название. Большая фанерная вывеска над дверью, которую в прошлом сезоне нарисовал невесть откуда появившийся, спившийся художник, гласила, что это отель «Кентавры». По краям вывески были нарисованы два кентавра, обращённые лицами друг к другу. В одной половине зимовья – нары с проходом посередине, на которых свободно умещалась вся бригада. Спать на том, что выдавали на работе – тощие матрасы и тонкие солдатские одеяла, было невозможно. У бригадира с заведующей складом были какие-то особо тёплые отношения, поэтому бригада имела спальные мешки и всё прочее, что необходимо для нормальной жизни в лесу. В другой половине зимовья – кухня, печь и большой обеденный стол, сколоченный из толстых струганных досок, над которым красовалась сделанная всё тем же художником надпись: «Ешь – потей, работай – мёрзни».