Бурундук – хозяин тайги

– Это на улице.

– Понятно, – протянула она, неохотно закрывая дверь.

Андрей вздохнул и напялил ушанку.

Мотальщицы и волочильщицы с визгом носились по лестнице. Андрей сморщился от привычных уже запахов скученного быта. Пахло сохнущим бельем, немытым телом, квашеной капустой, прогорклым маслом, несвежим мясом и еще чем-то трудноопределимым, но характерным для любого общежития. Наверное, так пахнет безысходность.

Две подружки, увлеченно болтая, едва не опрокинули на Андрея кастрюльку с супом.

– Галка, глянь: какой симпатичный! – прыснула одна.

Андрей безразлично протиснулся между внушительными бюстами и прошел к себе в комнату. Местных девушек кроили по одному лекалу. Коротконогие, широколицые, с маленьким бесформенным носом и глубоко утопленными глазками, словно кто-то специально собирал их вместе для неведомого паноптикума.

Сосед – молодой инженер с фабрики – либо еще не вернулся, либо уже ушел. Андрей наскоро приготовил ужин. Электроплитку он привез из дома, чтоб не мельтешить на общей кухне, и прятал ее от коменданта в картонной коробке с вещами. Неохотно запихнул в себя остатки вчерашней гречневой каши и запил холодным чаем.

Послонявшись из угла в угол, он достал из-под матраса общую тетрадь в коричневом переплете, вяло ее пролистал, и засунул обратно. За два последних месяца там не прибавилось ни строчки. Потом вытащил из чемодана первую попавшуюся книгу и, не разуваясь, завалился на кровать.

С утра началась предпраздничная суета. Номер уже пора было сдавать в типографию, но что-то не ладилось с передовицей. Райком не давал «добро», в ожидании рекомендаций из Области. Главный нервничал и не слезал с телефона, разложив на столе три готовых варианта.

Андрей не знал чем себя занять. И когда шестой раз вышел покурить, по закону подлости, столкнулся с ответсекретарем. Иван Демьянович скривился от дыма и привычным жестом поправил пиджак с рядами наградных планок.

– Ты зайди-ка ко мне, – сказал он, задумчиво ткнув Андрею в грудь покореженным пальцем. – Минуток через двадцать.

Настроение окончательно испортилось. Андрей швырнул в урну недокуренную сигарету и вернулся в отдел.

Ровно через двадцать минут он постучал в кабинет ответсекретаря. Иван Демьянович оторвался от статьи и махнул рукой в сторону потертого кресла.

– Значит, стихи пишешь?

– Пишу, – подтвердил Андрей растерянно. Такого поворота он просто не ожидал.

– Ну-ну, – хмыкнул Иван Демьянович, выдержав качаловскую паузу. – Прямо не знаю, как тебе и сказать…. Звонили тут по твоему поводу. Интересовались. Как, мол, работает, чем занимается в свободное время.

– Откуда звонили?

– Из организации, ясен пень!

– Из какой организации? – Андрей ничего не понимал и чувствовал себя идиотом.

– Из той самой, которая всё знает. Я вот помню, – по молодости – тоже стихи писал. А потом война началась. Пошел на фронт добровольцем. «Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне!» Что молчишь-то?

– Думаю.

– А что тут думать? Дуй прямо сейчас в общежитие и всё подозрительное определи в мусорный бак. Они через пару часов здесь будут. Начнут, естественно, с обыска. Поверь, я на них в войну насмотрелся. Аккуратно все сделай и пулей обратно в редакцию. Не подводи старика. Да, мусорный бак выбери подальше от общежития, на всякий случай. Понял?

– Понял.

– Всё, свободен. Главное, никому ни слова.

Вахтер, по причине раннего часа, прикорнул в служебном помещении, поэтому в общежитие Андрей прошел никем не замеченный. Ему еще с трудом верилось в реальность происходящего. Чем могли заинтересоваться в столь серьезной организации? Его стихами? Полный бред. Он ни одного живого диссидента даже издалека не видел. Правда, кое-что слышал. Шепотки по углам, слухи разные. «Органы» в таких разговорах всплывали частенько.

Андрей сел на кровать и постарался сосредоточиться. Все надо делать не торопясь, и тщательно. Первым делом он сложил две общие тетради со стихами и небольшую рукописную книжку. Потом, подумав, отправил туда же папку с газетно-журнальными вырезками, которые собирал несколько лет. Жалко, но что поделаешь. Остальные вещи разложил, как можно естественнее, и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

В редакции он старательно делал вид, что ничего не случилось. Его отсутствия, кажется, никто не заметил.

Гости появились сразу после обеда. Анжела с круглыми глазами забежала в отдел и сообщила, что Андрея вызывает к себе Главный.

– Заходи, – буркнул он, не глядя на Андрея. – Люди из Омска приехали. Хотят тебе несколько вопросов задать.

Федор Семенович отчаянно тер виски. Только этих неприятностей ему не хватало. Горячие, однако, грядут праздники.

Под прицелом равнодушных глаз Андрей пристроился у стола.

Приезжих было двое. Один молодой, усатый, в безукоризненном черном костюме, похожий на секретаря райкома комсомола. Он молчал и тихо барабанил пальцами. Второй уже в возрасте. Узел галстука сразу ослабил и постоянно утирал платком красное лицо.

Беседовали долго. Андрею казалось, что он как минимум дважды пересказал свою небогатую событиями биографию. Они слушали не перебивая, делали какие-то пометки и задавали наводящие вопросы. Больше всего их интересовало литобъединение «Академия», в деятельности которого Андрей, в бытность студентом, принимал самое непосредственное участие.

– В принципе, мы выяснили все, что хотели, – заключил краснолицый и посмотрел на коллегу. Тот кивнул. – Будем рады, если вы и в дальнейшем окажете добровольную помощь следствию. Когда понадобитесь, мы вас вызовем.

Андрей чувствовал себя как выжатый лимон. Сил хватило лишь на то, чтоб выдавить: «до свиданья».

С этого момента вокруг него образовался некий вакуум. Косые взгляды, разговоры, стихавшие при его приближении, какая-то наэлектризованность атмосферы.

После праздника вызвали в Омск. Позвонили прямо Главному. Андрей поехал на электричке, посетил «серый дом» на улице Ленина, а когда на следующий день, с утра, пришел в редакцию, Главный вызвал его к себе в кабинет, и, отводя взгляд, предложил уволиться. По собственному желанию. Андрей должен понять. Как-никак, партийная газета.

Андрей понял. И после минутного раздумья написал заявление.

Прощаться с ним никто не пожелал. Только Иван Демьянович украдкой похлопал по плечу: «Крепись, Мандельштам. Все образуется». Тем же вечером Андрей уехал из Калачинска.

События раскручивались как туго стянутая пружина. С матерью чуть не случился сердечный приступ, когда к ним домой приехали с обыском. Работали без энтузиазма, но тщательно. Забрали все. Даже конспекты лекций по языкознанию и структурной лингвистике. На допросы вызывали почти ежедневно. Не так, как раньше, по звонку, а по повестке. Даже взяли подписку о невыезде. Андрей ел, ходил на допросы, а большую часть времени спал. Причем, мог неожиданно проснуться среди ночи и до утра просидеть на кухне, глядя в одну точку.

Потом его оставили в покое. До суда, на котором по делу об антисоветской агитации и пропаганде проходили несколько членов литкружка «Академия» и его идейный вдохновитель – поэт Игорь Приходько. Подробности морального разложения в рядах союзной молодежи осветила газета «Омская правда». Используя хлесткие эпитеты типа «чернокнижники» и «неблагодарные твари», общественность требовала «раздавить мерзкую гадину сапогом гуманного правосудия».

Во время обыска у Андрея изъяли пачку отпечатанных на машинке текстов. В том числе роман Булгакова «Бурундучье сердце», набоковскую «Лолиту» и поэму Ахматовой «Реквием». За неимением более существенных улик, пришлось строить обвинение на этом материале. Когда судья зачитал длинный список статей из Уголовного кодекса, мать не выдержала, и в обмороке сползла со скамьи. Андрея приговорили к трем годам общественно-исправительных работ…