Страница 10 из 25
Условно, опять же за неимением надлежащего термина, обобщающего явления наррации, текстовой структуры и дискурса, можно назвать такого рода нарушения аномалиями текста. Классическим образцом подобных аномалий являются многие прозаические тексты Д. Хармса – например, знаменитые «Случаи».
Существует глубокое и интересное исследование аномалий текста на материале произведений основоположников литературного нонсенса Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла, выполненное в работе Е.В. Клюева «Теория литературы абсурда» [Клюев 2000]. В обыденной коммуникации аналогом таких аномалий выступает так называемый «невротический» или «психотический дискурс» [Руднев 2000] людей, страдающих психическими заболеваниями.
В целом можно говорить о том, что языковая аномальность функционально целесообразна. Диалектически противоречивый характер апроприации языком аномальных явлений можно описать следующим образом.
С одной стороны, закономерно существует тенденция к интегрированию возникающих аномалий, т. е. к их устранению путем рациональной интерпретации (небуквальное, идиоматичное осмысление возникших тавтологий и противоречий) и коммуникативно-прагматической «легитимизации». С другой стороны, язык идет по пути расширения сферы допустимости аномальных и противоречивых явлений, по пути усиления возможности выразить противоречивое и порою абсурдное содержание. Естественным полигоном для реализации этой «диалектики аномальности» выступает художественная речь, публицистическая речь, политический дискурс и некоторые особые режимы обыденной коммуникации.
Подводя итоги, можно сказать, что все предлагаемые здесь типологии языковых аномалий рассматриваются пока без учета такого важного фактора, как оппозиция языка, функционирующего в режиме обыденной коммуникации, и языка, функционирующего в режиме художественного употребления.
Между тем многолетние исследования языка А. Платонова, А. Введенского, Д. Хармса и др. позволяют нам сделать вывод о том, что очевидная языковая аномальность этих текстов, проявляющаяся практически на всех уровнях использования языка (форма – семантика – прагматика – концептуализация – дискурс), приводит, тем не менее, к значительному художественному эффекту в плане читательского восприятия и даже к признанию этих текстов образцовыми в культуре. Это позволяет поставить вопрос об особом статусе аномальности в связи с феноменом художественного текста.
1.2. О статусе языковых аномалий в художественном тексте
Даже в обыденной речи аномальное высказывание, порожденное спонтанно, вовсе не в целях «языковой игры», часто приобретает эстетический эффект в восприятии адресата, причем чаще всего – помимо воли и желания говорящего. Вспомним хотя бы вошедшие в народно-языковой культурный фонд речевые ляпы В. Черномырдина или активно изучаемые сегодня многочисленные «бушизмы» («языкотворчество» президента США Дж. Буша-младшего), которым посвящена уже не одна книга.
Видимо, такова прагмасемантическая природа языковой аномальности вообще, и в этом смысле практически любая языковая аномалия потенциально есть факт эстетического, «художественного» использования языка. И тем более экспрессивные возможности эксплуатации языковой системы, так сказать, «на пределе» активно используются и в качестве осознанного средства эстетического воздействия на адресата.
Однако понятие языковых аномалий неоднородно в разных режимах существования языка (обыденного языка и художественной речи), поэтому к ним должны применяться разные критерии аномальности. Именно в художественном тексте «разрешены» многие отклонения от норм естественного языка в его нехудожественном режиме функционирования, многие противоречивые или тавтологические высказывания. Применительно к художественному тексту само понятие аномалий и девиаций имеет свою специфику.
В каком-то смысле можно утверждать, что художественный текст предполагает аномальность как специфичную черту своего устройства, которая вытекает из специфики эстетической интенциональности авторов в плане отношения к языку своих произведений. Ср. по этому поводу – мысль Л.B. Зубовой: «Подобно тому как за внешней несерьезностью, грубостью и неряшливостью речи стоит постоянное стремление осмыслить сущность бытия через житейские подробности несовершенного и непостоянного мироустройства, – за нарочитым нарушением норм на всех языковых уровнях стоит потребность познать язык в его противоречиях и познать прежде всего себя в языке, вложить в слово и форму нетривиальную информацию» [Зубова2000: 398].
И тогда возникает закономерный вопрос: насколько оправданно «записывать» в языковые аномалии такие отдельные словоупотребления и целые высказывания, которые имеют очевидную эстетическую заданность, значимый и целенаправленный Бездейственный эффект и убедительную художественную мотивированность?
1.2.1. Норма и аномалия в парадигме «реальность – текст»
В русской литературе XX века существует корпус текстов, язык которых – по тем или иным причинам – производит впечатление девиантного. Художественная речь А. Платонова, Д. Хармса, А. Введенского характеризуется разного рода отклонениями от стандарта, интуитивно ощущаемыми читателем.
Тем не менее, вопрос о статусе аномальности применительно именно к художественному слову значительно осложняется тем, что на его особенности влияют специфические эстетические интенции автора, имманентные законы порождаемого в его тексте художественного мира. Насколько и в каком смысле аномальны «заумь» В. Хлебникова, «язык бессмыслицы» обериутов или «странный язык» А. Платонова?
В частности, в произведениях А. Введенского и Д. Хармса установка на «нарочитую» бессмысленность является следствием общих эстетических принципов и установок обериутов в работе со словом. А «странный язык» А. Платонова на поверку оказывается удивительно органичным и представляется единственно возможным адекватным средством языковой концептуализации не менее «странного» художественного мира писателя.
Очевидно, что язык в его художественном употреблении находится в известной оппозиции по отношению к языку в обыденной коммуникации. Одним из главных отличий художественного слова представляется «тенденция к деформации языковых знаков в связи с особой позицией языка поэзии по отношению к норме литературного языка» [Зубова 1989: 3].
Условно говоря, логически возможны две альтернативные точки зрения на статус языковых аномалий в художественном тексте в соотношении с аномалиями языка в его обыденном употреблении.
(1) Согласно первой точке зрения, по своей, так сказать, «языковой сути» аномалии в естественном языке не отличаются от многих тропов, стилистических приемов и фигур в режиме эстетического использования языка. Их различие лежит лишь в сфере авторской интенциональности (намеренное или ненамеренное использование).
Подобная точка зрения встречается, например, у Ю.Д. Апресяна: «Вообще говоря, по своей внутренней структуре многие стилистические фигуры (в частности, метафоры и оксюмороны) принципиально не отличимы от языковых ошибок. Предложение К крыльцу подкатила открытая буланая машина (М. Булгаков) оценивается нами как содержащее либо стилистический прием, либо сочетаемостную ошибку в зависимости от нашей оценки не самого этого предложения, а намерений его автора» [Апресян 1995с: 621].
Тогда фонд языковой аномальности в художественном тексте расширяется до практически любого неузуального использования в нем любой языковой единицы: метафоры, сравнения, олицетворения, гиперболы, неожиданные эпитеты и другие средства языковой образности мы должны рассматривать как языковые аномалии.
Как представляется, все же можно сузить понятие языковая аномальность, чтобы не употреблять его применительно ко всем возможным неузуальным языковым средствам художественного текста. Дело в том, что понятия «языковая аномальность» и «стилистический прием / фигура» имеют пересекающиеся объемы и выделяются по гетерогенным основаниям. Т. е. не всякая аномалия ведет к стилистическому приему, и не всякий стилистический прием есть результат языковой аномальности.