Страница 8 из 19
Правовая норма по своей природе относится к классу директивных (деонтических) высказываний. Это тип высказываний, который устанавливает ценности, тогда как дескриптивные высказывания направлены на то, чтобы описывать факты. Когда мы утверждаем, что запрещено убивать, то нашей целью не является описание того, каковы факты, но создание определенной линии нашего поведения, согласно которой мы не должны убивать, и если кто-то убьет, то он будет наказан, что тоже относится к линии нашего поведения. Таким образом, директивные высказывания указывают на то, как мы должны вести себя в конкретной фактической ситуации. Наше поведение в этом случае описывается не дескриптивно, другими словами, из представленной нормы не выводимо, что мы будем себя вести именно таким образом во всех ситуациях, когда произошло убийство, но является эталоном или нашим решением о том, как мы должны действовать в данной ситуации. Практически все юридические конструкции представляют собой решения о линиях поведения. Так, вводя в уголовное право принцип вины, мы принимаем решение о том, что «лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина и объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается» (ст. 4 УК РФ). Принимая решение, мы получаем возможность оценивать факты как значимые или не значимые для того, чтобы мы принимали какое-то конкретное решение. Так, например, для того чтобы принять положительное решение по делу об угрозе убийством или причинением тяжкого вреда здоровью (ст. 119 УК РФ), нет необходимости устанавливать следующий факт: «Человек, высказывавший угрозу, имел намерение исполнить угрозу», тогда как надо установить факт, что у потерпевшего имелись основания воспринимать угрозу как реальную. Таким образом, когда мы создаем нормы, мы оцениваем некоторые факты как менее значимые, но из этого не следует, что мы устанавливаем, что такое на самом деле угроза в том смысле, что истинная угроза – это такая угроза, когда один угрожает другому, а тот, кому угрожают, угроза кажется реальной независимо от того, имело ли место намерение исполнить угрозу – будет представлять собой истинную угрозу, а остальные – нет. С другой стороны, нет никакой необходимости и возможности описательно критиковать угрозу или оскорбление в юридическом смысле как угрозу или оскорбление, которые понимаются неправильно или являются неистинными угрозой или оскорблением, так как иерархия фактов как менее значимых или более значимых не является описательной проблемой, но представляет собой наши решения. Эти решения могут быть изменены и мы, например, можем ввести принцип объективного вменения, а относительно угрозы решить, что для осуждения по статье 119 УК РФ необходимо установить факт, что угрожающий намеревался исполнить угрозу. Таким образом, мы способны относиться к фактам по-разному, и это не влечет релятивизма и конвенционализма, так как оскорбление – это условная этикетка для представления фактических высказываний и высказываний, оценивающих данные факты, а оценки-решения никогда не могут быть объяснены фактически, они не сводимы к фактам.
Выявленная связь между эссенциалистским характером лингвистических теорий и свойствами правовых норм позволяет нам утверждать, что в настоящее время в лингвистической экспертологии развивается не описательный, а предписательный подход к решению экспертных задач. Этот подход заключатся в том, что лингвист решает, какая совокупность фактов должна называться словом «оскорбление», «угроза», «достоинтсво», полагая при этом, что он описывает сущности этих вещей. Проиллюстрируем последний тезис еще одним примером. На определенном этапе развития лингвистической экспертизы по делам об оскорблении было принято решение не осуществлять квалификацию речевого поведения как оскорбления, так как данная квалификация носит юридический характер. Вопрос о наличии / отсутствии оскорбления в спорном тексте был заменен квалификацией спорного речевого произведения в аспекте его оскорбительности, таким образом, один из центральных вопросов по данной категории дел стал формулироваться следующим образом: «Оскорбительно ли исследуемое речевое произведение для Х-а?» Постановка этого вопроса, по нашему мнению, не изменила содержание экспертного исследования по делам об оскорблении в том смысле, что лингвист при таком подходе не описывает (не устанавливает) факты, но принимает решения, которые имеют юридические последствия. Другими словами он поступает, как юрист, и действует в рамках деонтичекой логики, но не описательной. Поясним этот тезис.
Предположим, что лингвист в своем экспертом заключении отвечает на поставленный вопрос следующим образом: «Высказывание Х не является оскорбительным для лица». Данная формулировка может иметь описательное и директивное (деонтичское значение). В первом случае мы можем иметь в виду следующее: «Невозможно, чтобы Х оскорбился» в том смысле, что такое положение дел исключается нашими теоретическими представлениями об оскорблении. Тогда, если инвектум утверждает, что он оскорблен, но наша теория и наше описание истинны, то инвектум лжет, другими словами, он не оскорблен, тогда как утверждает: «Я оскорблен». Если же мы утверждаем, что такое положение дел невозможно, а конкретное лицо все-таки оскорбилось, то необходимо пересмотреть нашу теорию оскорбительности, так как обнаружился факт, который ей противоречит.
Отметим, что вряд ли именно такое содержание вкладывается в ответы на вопросы об оскорбительности, скорее, когда отвечают на этот вопрос, его понимают именно в директивном смысле. Согласно этому смыслу ответ: «Фраза Х не является оскорбительной для лица» будет пониматься в том смысле, что лицо не должно (не имеет права?) на эту фразу обижаться и, соответственно, инвектор не должен нести ответственности за свое речевое поведение. В этом аспекте вопросы истины не имею значения, так как мы имеем в виду директиву, и поэтому может иметь место следующая ситуация. Инвектум оскорбился, но мы утверждаем, что он не должен этого делать в том, например, смысле, что инвектор не заслуживает наказания. Другими словами, мы вырабатываем решение по поводу факта произнесения конкретного высказывания, но не описываем факты (мы «принуждаем» инвектума смириться со своим положением). Думаем, что именно этот смысл кладется в основу экспертных решений и закономерен вопрос: чем отличается данная квалификация от той, когда мы принимаем решение о наличии / отсутствии оскорбления. Очевидно, что как первая, так и вторая предписательны.
1.3. Истина как соответствие фактам. Дуализм решений и фактов
Настоящее исследование методологически основывается на принципе соответствия / несоответствия высказывания действительности, который в философии, например, именуется корреспондентной теорией истины. Согласно этому принципу истинным является утверждение, которое соответствует фактам, ложным – которое не соответствует фактам. В работе развивается идея о том, что языковые явления существуют объективно и независимо от юридических определений и юридических конструкций, частью которых являются эти явления, а также положение о том, что познание этих явлений не зависит от качества их определений в лингвистике как науке. Отсутствие четких определений этих явлений в лингвистике не способно оказать заметного влияния на познание фактов этих явлений, скорее, сами определения, их ясность и четкость могут быть поставлены в зависимость от качества их (объективных явлений) познания. Таким образом, основной единицей анализа и описания языковых явлений является научное описательное высказывание и его основное свойство – способность соответствовать и не соответствовать фактам, факт – это базовая категория лингвистической экспертизы и научного описания, экспертное исследование назначается для установления фактов, значимых для рассмотрения того или иного дела по существу. Категория факта подчиняет себе все исследовательские параметры лингвистической экспертизы: мы устанавливаем факты и мы их объясняем, но не даем определения явлениям или терминам. Таким образом, оказывается неважным вопрос о том, что такое, например, «угроза», но очень важен вопрос, какими свойствами обладает и в каких отношениях находится фрагмент действительности, который мы условились называть «угрозой», с другими фрагментами языко-речевой действительности. Определениям в экспертных исследованиях отводится вспомогательная роль, с одной стороны, они вводятся в коммуникативных целях и обеспечивают возможность взаимопонимания, с другой стороны, они сокращают научный текст. С этой точки зрения угроза, например, – это все известные в лингвистике как науке к конкретному моменту истинные высказывания об угрозе, и слово «угроза» заменяет эти истинные высказывания в научном тексте или в тексте лингвистической экспертизы, мы могли бы не пользоваться словом «угроза», а всегда говорить вместо «угроза», фразы, построенные по такому образцу: «То, что обладает свойствами Х, У, Z…Zn» лишь бы относительно такого употребления соблюдался закон тождества. «Все определения можно опустить без потери имеющейся информации. Отсюда следует, что в науке все действительно необходимые термины должны быть неопределяемыми. Каким же образом тогда в науке устанавливаются значения терминов? Предлагались различные ответы на этот вопрос, но я не вижу среди них ни одного удовлетворительного. В целом ситуация выглядит следующим образом. Аристотелизм и аналогичные философские системы столь долго внушали нам, как важно добиваться точного знания значения наших терминов, что все мы склонны этому верить. Мы продолжаем цепляться за эту веру, несмотря на тот бесспорный факт, что в философии, которая в течение двадцати веков заботилась о значении своих терминов, содержится множество не только пустых слов, но и слов крайне неясных и двусмысленных. В то же время наука типа физики, которая вряд ли вообще заботится о своих терминах и их значении, а, скорее, печется о фактах, достигла величайшей точности. Это, безусловно, следует понимать как свидетельство того, что под влиянием Аристотеля важность проблемы значения терминов была сильно преувеличена. И это, однако, еще не все. Концентрация внимания на проблеме значения не только не позволяет добиться точности, она сама является главным источником неясности, двусмысленности и путаницы.