Страница 15 из 16
Видение дифференцированности, спектральности феномена коммуникации порождает широкий прагматический диапазон анализа коммуникативной функции языка (и языка науки) в аспекте гносеологических, когнитивных, этических, эмоционально-психических, эстетических, ментальных, интенциональных и др. практически значимых отношений носителя языка к языку (науки). Актуально осмысление двуплановости модуса бытия языка науки как целостности – его системной представленности и речевой репрезентации: язык актуализирует явления и свойства, заложенные в нем или имманентно присущие ему.
В таком контексте коммуникативность как онтологическое свойство языка науки определяется через способность к передаче информации, сообщений, однако этот процесс возникает лишь в рамках какого-либо социума. Отношение „язык – социум“ (как совокупность индивидов), являясь важным методологическим основанием, подчеркивает необходимость включения в амплитуду исследований терминологической деривации языка науки аспекта не абстрактной языковой личности, а языковой личности-ученого, субъекта науки как особой сферы деятельности по выработке и теоретической систематизации объективных знаний о действительности, связанной с описанием, объяснением, прогнозированием изучаемых процессов, свойств и явлений. С учетом этого язык науки как „смысловое профессиональное общение“, реализующееся в особой лингвистической и социальной плоскости (Денисов 1993: 149), возможно трактовать и как личностную ауторефлексию, связанную с нормализаторской, кодификаторской, интеллектуализаторской и др. интенциями. Как признаёт С.В. Ракитина, „применение принципов когнитивно-дискурсивной парадигмы к научному тексту позволяет представить его как результат воображаемого (виртуального) коммуникативного акта, в котором проявляются особенности концептосеры личности учёного“ (2006: 25). В настоящее время актуально изучение проблем языкового онтогенеза в ракурсе формирования языковой личности с позиций бинарного подхода: 1) от психологии языка и речи – психолингвистического; 2) от научения языку – лингводидактического. „Третий же – от языка художественной литературы – … остается практически неразработанным“ (Базжина 1995: 36).
Добавим, что о возможности четвертого подхода – от языка научной литературы, языка науки – пока даже не упоминается, хотя его необходимость и перспективность обусловлена не только интра-, но и экстралингвистической реальностью: „если раньше вопросы выбора и применения терминов касались в основном ученых и специалистов, то наступающая компьютеризация всех областей человеческой деятельности заставляет все большее число людей сталкиваться с проблемами специальной лексики, составляющей подавляющее большинство слов современных языков“ (Гринёв 1996: 5).
Констатация информационного взрыва и его иррадиации, развитие теории информации, теории информационной цивилизации; расширение зон информационно-терминологического обслуживания (например, обучения, редактирования, перевода и др.), а также перманентные процессы дифференциации научного континуума и рождение новых наук, отраслей, дисциплин; разработка и создание систем искусственного интеллекта и машинной переработки знаний и многие другие факторы отражают качественно иной – более высокий – статус науки (как когнитивно-социальной системы) в конце XX века и ее непосредственное трансформационное воздействие на все сферы общественной жизни (социосферы), ее уникальную роль как проводника и транслятора инновационных идей и технологий, главного орудия социальной памяти нации и воплощения результатов научно-технического прогресса.
В этом контексте актуализирующим, репрезентирующим началом, своего рода общим знаменателем данных утилитарно-интеллектуальных стратумов, интеллективным „метасубъектом“ и выступает язык науки, непосредственно вплетенный в производственно-духовную коммуникацию людей.
Потребность в обмене все возрастающей научной информацией диктует необходимость развития, совершенствования, оптимизации языка научного общения, являющегося основой общечеловеческой языковой интеграции, поскольку „процесс интеграции/дезинтеграции является основной движущей силой любого развития“ (Миньяр-Белоручева 1994: 125).
В условиях меняющегося информационно-интеллектуального жизненного пространства, в рамках эпохи третьей „техно-лингвистической революции“… эпохи автоматизации форм коммуникации в обществе» (Бокадорова, Ору 1995: 62), современная языковая личность, выполняющая множество социальных ролей, объективно вынуждена в той или иной мере овладевать языком науки для заполнения образующихся концептуально-гносеологических ниш и для адекватной адаптации к новой реальности бытия.
С учетом изложенных оснований изучение языкового онтогенеза в аспекте формирования языковой личности и с позиций подхода от языка науки, языка научного общения – лингвокогнитивного, лингвогносеологического – представляется нам актуальным и перспективным во многих отношениях.
Коммуникативно-прагматический и семиотический аспекты исследования феномена языка науки также когеренты и объединены принципом антропоцентризма. В этой связи человек как языковая личность, располагающая установкой, намерениями (интенциональностью), явными и скрытыми целями (иллокуциями, «иллокутивными силами», по Дж. Остину), тактикой и правилами научной коммуникации, пресуппозициями, обусловливающими в комплексе достижение эффекта перлокутивности и адекватности локуции, может интерпретироваться в плоскости его рефлективной способности, указывающей способ дальнейшего языкового освоения мира (науки), в том числе и мира речевых произведений (язык науки, язык научного стиля изложения).
«Именно в дискурсивном взаимодействии человек вступает в контакт с миром и включается во взаимосвязи с другими людьми. В дискурсивном взаимодействии одна личность обращается к другой и дискурс становится значащим посредником, в котором личность реализуется… Личность нуждается в системе обозначений, в которой она существует… и именно в ней утверждает собственную реальность… Знаки интерпретируются и используются для проявления и самоопределения личности – и эти каскады сообщений должны быть поделены на составляющие элементы и проанализированы с точки зрения внутренних значений и качественных связей между ними» (Перинбаньягам 1990: 66–67). Данная трактовка в лингвофилософском плане созвучна интегративной концепции языка науки, отражая прагматичность и коммуникативность знака языка и релевантность семиотического аспекта разработки основ терминологической деривации языка науки: «но так как ничто нельзя изучать без знаков, обозначающих объекты в изучаемой области, то и при изучении языка науки приходится использовать знаки, указывающие на знаки… Многим сейчас стало ясно, что человек – в том числе человек науки – должен освободить себя от сплетенной им самим паутины слов и что язык – в том числе язык науки – остро нуждается в очищении, упрощении и упорядочении» (Моррис 1983: 39).
Знаковая и метаязыковая субстанциональность термина как материального субстрата языка науки предполагает неординарность прагматики и специфичность деривационных аспектов в процессе реализации метаязыковых образований.
При анализе параметров деривационного пространства языка науки принципиально положение о том, что «язык, репрезентирующий понятие, которое обозначается текстом, тоже гносеологичен… коммуникативен. Будучи кодифицированно репрезентативным, гносеологичным, он в то же время является средством обеспечения общения, он способен нести информацию и способствовать человеку в обмене информацией» (Немец 1993: 95). Синергетизм (синергизм) антропологического и семиотического измерений феномена языка науки и его деривации дает основания интерпретировать семиотический процесс как «деятельность по организации знаков», которая осуществляется в актах, «инициированных мыслящим существом во множестве других процессов. Поскольку не существует познания, не детерминированного предшествующим познанием, то отсюда следует, что мышление есть длящийся знаковый процесс. В свете сказанного формирование знаков и их трансформацию нужно считать сознательной деятельностью» (Перинбаньягам 1990: 83).