Страница 14 из 16
Синкретизм мыслительного и речевого актов осмысляется как деривационный (в широком контексте), текстообразующий процесс, продуцирующий терминологическую ткань научной прозы, в которой неизбежно – и закономерно – отражается своеобразие индивидуального или коллективного „я“, являющегося ее творцом и создателем.
Такой подход позволяет принципиально по-иному трактовать системность и функциональность терминологической деривации (и терминов) в теоретическом пространстве концепции научной языковой картины мира с позиций принципа антропоцентризма – в противоположность существующим почти на всех этапах развития терминоведения тенденциям анализа континуума специальной лексики и терминосистем в русле их механистического „препарирования“ отдельно, изолированно, вне языковой – творящей – личности. Именно в таком – безличностном – ракурсе актуальны и правомерны призывы к униации, упорядочению, стандартизации, нормализации и т. п. (систем) терминов; требования их моносемии, полнозначности, отсутствия синонимии, неэмоциональности, экспрессивно-стилистической стерильности и т. п.
Это существенно, например, при разработке и создании ГОСТов, нормативных спецификаций, номенклатурных списков (справочников), стандартов на термины, информационных тезаурусов, систем и т. д. (прикладной, практический аспект), когда данные терминологические единицы являются результатом элиминации, экстрагирования из сферы их жизнедеятельности (бытия) – языка науки как системы систем.
В то же время при этом происходит как бы транспонирование (переход) совокупностей терминов от автора, языковой личности-творца к языковой личности(-ям) – интерпретатору, что косвенно влияет на объективность, адекватность и эволюционность концептуализации терминосистем, их свойств, признаков, функций ввиду несовпадения интеллектуально-личностных, когнитивно-мыслительных и др. способов и форм восприятия и рефлексии действительности у „я“-творца и „я“-интерпретатора.
„Обезличенные“ требования к языку науки как к многоуровневой целостности несовместимы с его субстанцией, сущностью, статусом и приводят к нивелированию (а возможно, и уничтожению) индивидуально-творческого аспекта его генезиса и специфичности, что отрицательно сказывается на тенденциях и перспективах его развития и совершенствования. Вот как оценивает, например, требование моносемии в языке науки Р.А. Будагов: „…принцип „одно слово – одно значение“ для любого естественного языка – это не только не идеал, но гибель языка: превращение его в средство, совершенно не способное быть „непосредственной действительностью мысли““ (Будагов 1989: 49).
В защиту полисемии в языке научного стиля изложения выступают не только лингвисты, но и ученые – представители физико-математических, биологических, медицинских и др. наук (творцы), что особенно показательно. Так, видный американский специалист по компьютерной технике М. Таубе считает: „если бы каждое слово имело только одно значение и каждое его значение выражалось бы только одним словом, было бы невозможно описать словами, что любое данное слово означает“ (Таубе 1964: 39).
Противоположные взгляды на проблему довольно часто высказываются лингвистами (позиция интерпретатора): „наиболее существенными признаками термина являются: социально регламентированная, точно ограниченная сфера применения и точное соотношение слова и вещи (или явления). Субъективные реакции, отраженные в каждом слове обыденной речи, чужды термину – термин внеэмоционален и объективен. Термин не индивидуален, а социален…“ (Реформатский 1986: 165).
Думается, более пластична и объективна следующая позиция, релевантная для параметрирования языка науки в целом: „…подлинно большие ученые, в том числе, разумеется, и физики, и математики… всем своим творчеством доказывали противоположное – единство ресурсов языка в самом стиле научного изложения.
Разумеется, эмоциональность эмоциональности рознь. Хорошо написанный учебник по физике эмоционален иначе, чем учебник по истории или литературе. Но если учебник по физике создан талантливым физиком и с увлечением, то всякий тонкий ценитель характера изложения материала не пройдет мимо если не внешней, то внутренней эмоциональности изложения. В самой простоте и ясности можно обнаружить подобную внутреннюю эмоциональность изложения“ (Будагов 1989: 53). С позиций антропоцентризма выступает Р.А. Будагов против интерпретации стиля научного изложения как имеющего „антиэмоциональный“ характер, против ограничения „понятия языковой эмоциональности рамками лишь стиля художественной литературы“ (там же: 52).
Отмечающаяся в научной литературе гетерогенность трактовок сегментных единиц понятийного пространства языка науки обусловливается как интра-, так и экстралингвистическими факторами, избираемым подходом и приоритетными принципами исследования; ориентацией при анализе на термин – член языка (макрохарактеристика) или на термин – член терминологии (микрохарактеристика) (Реформатский 1986: 166); ролью и компетенцией творца – или ролью интерпретатора и т. д.
Подчеркнём, что „терминология и терминотворчество – такие области языка, в которых… сталкиваются вкусы и интересы профессионалов – специалистов, языковедов и… ревнителей чистоты и точности словоупотребления… здесь требуются совместные действия и единство позиций языковедов и специалистов отдельных отраслей науки и техники. К сожалению, ни о каком единстве пока, по-видимому, не может быть и речи…
Оценка… терминов проводится с разных позиций и обращена к разнородным явлениям“ (Скворцов 1971: 228).
Итак, третий этап развития концепции языка науки характеризуется как значительной переориентацией, переосмыслением принципиальных основ (позиций) первого и второго витков, так и их дальнейшим развитием, коррекцией в инновационном плане, с учетом реальности новой парадигмы гуманитарного знания.
Единство коммуникативно-прагматического и антропологического подходов постулируется многими лингвистами. „Соссюровская проекция языка на шахматную доску и уподобление знаков шахматным фигурам, правила движения которых предопределены их значимостями, оставляют в тени игроков. Перефокусировка внимания исследователя с шахматной доски на игроков выявляет иное направление в изучении языка, прагматическое, ставшее приоритетным в наши дни. Отношения не между шахматными фигурами, а играющими… интенции говорящего и интерпретационные возможности слушающего в их совместной речевой деятельности – объект современной лингвистики“ (Чернейко 1995: 550) (выделено нами. – Л.Б.).
Проблема прагматической аспектуальности языка науки внутренне связана с аспектами прагматики метаязыковых образований, что латентно проецируется на терминообразовательную систему научного континуума и задает ее функционально-структурную перспективу, механизмы регуляции и саморазвития, параметральность производного как формы/функции производящего, обеспечивающей кодификацию наличия и общезначимость тех его понятийно-деривационных свойств, которые определяют условия функционирования дериватов при актуализации схем деривационного „высказывания“ в соответствующей ситуации (контексте, условиях) научной коммуникации.
Исследование прагматики языка науки и метаязыка определяется нами как эффективный способ (путь) совершенствования научного стиля языкового общения, что создает основу для продуцирования соответствующей стратификационной системы, отражающей субстанциональную сущность метаязыка и метаязыковую субстанциональность нелингвистической терминологии (например, генетики, вирусологии, экологии бактерий, биологии, гистологии, химии и т. д.), терминообразовательного яруса языка науки в целом.
Отмечается, что прагматика „в значительной степени отвечает требованиям принципа деятельности, и ее появление означает переход лингвистических устремлений в русло новой исследовательской парадигмы… Становление прагматики, вероятно, еще не завершилось. Остается немало дискуссионных вопросов… Это и вопросы об отношении прагматики и стилистики… Это, далее, вопросы, касающиеся понятия языковой личности“ (Сусов 1995: 487–488), а также языки науки и аспектов терминологической деривации (дериватологии).