Страница 5 из 8
Затем появились обобщающая книга «Страницы истории русской археологии» в 1986 г. и первая из крупных биографических работ – книга о Забелине в 1983. За ней через десятилетия последуют работа об А.С. Уварове – в 1994 и о Ефименко – в 2002. Работы эти настолько исчерпывающие и интересные, психологически проникновенные и историографически точные, что в моей книге трудно сказать об этих археологах что-то, то уже не было бы проанализировано Формозовым. Далее стали выходить сборники по истории отечественной археологии под его редакцией, и в работах молодых исследователей неизменно отправной позицией является опора на Формозова.
Став инициатором, организатором и патриархом этой отрасли науки, Формозов не ушёл из археологии в историографию. Он пришёл к осмыслению истоков и причин всего, что происходит в нашей науке, к анализу традиций. Это не было бегство в спокойные убежища, где можно отсидеться в бумажных залежах. Это был поход за аргументами в борьбе за подлинную науку, как Формозов ее понимал.
7. Старосельский скандал и конфликт с Марксом. В 1990-е годы разыгрался скандал с той же пещерой Староселье (Формозов 2004а: 105), с которой началась научная карьера Формозова. Ученик Колосова молодой украинский археолог В. Чабай, защитивший диссертацию в 1991 г., решил продолжить раскопки пещеры с 1993 г. и вовлёк в это американского археолога Энтони Маркса из Далласа. Американцам было разрешено брать образцы для анализа, а за это они финансировали раскопки три года, а Чабаю оплачивали длительные командировки в Даллас.
Формозов был убежден, что без его разрешения копать памятник нельзя, хоть со времени его раскопок прошло 40 лет, а памятник теперь был в юрисдикции другого государства – Украины. Он мотивировал свой протест также соображениями методики. Раскоп в 1956 г. был тщательно законсервирован, заложен камнем, зарос дерном, и Бахчисарайский музей следил за его сохранностью. Выбирать для раскопок нужно было другие памятники, особенно находящиеся под угрозой разрушения.
О новых раскопках Староселья Формозов узнал стороной через год после их начала. Чабай прислал ему из Далласа объяснение, в котором писал, что никаких прав на Староселье у Формозова не было, так как нашел стоянку украинский археолог Микола Кацур, сотрудник Бахчисарайского музея, а Формозов, оттеснив первооткрывателя, копал сам, но так плохо, что был лишен открытого листа. Формозов объявил, что это ложь, так как Кацур – лаборант без археологического образования, нашёл кремнёвые орудия там Формозов, о чем и рассказал Кацуру, никакое открытие Кацура нигде не зафиксировано. Умер Кацур в 1954 г. за 10 лет до рождения Чабая.
Для вящего позора Формозова была пущена версия, что мальчик вовсе не неандерталец, а татарчонок, потому что рядом Э. Маркс раскопал татарские погребения XVIII века. Но детальное сравнение скелетов не было проведено. Кроме того, подозрение в конфузной ошибке падает не столько на Формозова, сколько на членов комиссии.
Спор был вынесен на страницы «Каррент Антрополоджи» и «Российской археологии».
Квинтэссенция претензий Формозова (29004б: 102) изложена им четко и категорично:
«В целом моя оценка такова: имело место не что иное, как бандитский захват чужого памятника, жульничество с обоснованием прав на него и шантаж – угрозы Чабая – если пикнете, я про Вас ещё не то напишу.
Но вот позиция окружающих: с морально-этической точки зрения, может быть, Вы и пострадали, но уж с позиций права всё безупречно. Независимая Украина может поступать со своим памятником, как сочтет нужным. Это я слышал от Гвоздовер, Григорьева. Они знали обо всем чуть ли не на год раньше, чем я, ещё при заключении договора Киева с Далласом, но скрыли от меня это. Сектор палеолита в Петербурге не захотел ссориться ни с украинскими, ни с американскими коллегами. Это «Ваши проблемы». А нам важно не потерять американские доллары.
Но ведь лиха беда начало. Вчера захватили Староселье, завтра продадут Херсонес или Пантикапей. Моё право на Староселье не только в том, что я нашел эту стоянку. Оно – в труде, вложенном мной в раскопки (пять лет жизни) и в обработку материалов (те же пять плюс еще два). В Херсонес и Пантикапей вложили свои силы десять поколений русских ученых. Украинских здесь и тени не было».
Я считаю, что украинцы и американцы поступили не совсем культурно: нужно было соблюсти приличия и, по крайней мере, спросить старого московского археолога, каковы его соображения и пожелания. Это даже не этика, а всего лишь этикет. Но можно лишь пожать плечами: оснований для протеста тут нет. Я не поддержал Формозова, когда он просил меня дать мою подпись и присоединится к его протестному письму в «Каррент Антрополоджи». И американские доллары тут не при чем. Не поддержал по принципиальным соображениям.
Прежде всего, отбросим гневные пассажи о Херсонесе и Пантикапее. Поколения русских вкладывали свои силы в их изучение, как поколения англичан в изучение Мохенджодаро и Хараппы, но сейчас это другая страна, как Пакистан для англичан. В нашей собственности остаются только публикации, отчеты и находки. И слава первооткрывателя. Я тоже был возмущен барским дарением Крыма вместе со всем населением – как крепостной деревни – Украине. Но такова была феодально-социалистическая действительность под большевистской властью. Даже не Хрущева в этом следует винить персонально, а советский порядок вещей. Для Хрущева это было как переложить кошелек из одного кармана в другой. А теперь это чужой карман. И с этим ничего не поделаешь.
Если бы речь шла не об украинском и американском вмешательстве, а о своих российских разборках, суть дела оставалась бы та же. Можно рассуждать о целесообразности выбора памятника, о методической разумности или неразумности вскрытия законсервированного (но не навечно же!) памятника. Но археолог, копавший его 40 лет назад, может иметь здесь только совещательный голос.
Я не считаю, что право археолога на открытые им памятники должно быть вечным. Он открыл памятник не для себя, а для науки. По традиции, ему как открывателю должна быть гарантирована возможность первому извлечь из этого памятника научную информацию, и на это должно быть отпущено столько лет, сколько потребуется. Но это всего лишь культурная традиция, никакого права у него на это нет (Кореняко 2004). Это учреждению принадлежит право установить такой порядок, коль скоро оно считает его разумным. А уж после этой работы, если открыватель больше над ним не работает, памятник по истечении какого-то разумного срока (в несколько лет) должен поступить в общее пользование ученых. Несколько лет достаточно на перерыв в работе, на отдых, лечение, обработку информации. Если прошли десятилетия, а исследователь занялся другими работами, он теряет свою первоначальную кровную связь с памятником. Во избежание конфликтов надо бы внести в инструкции Полевого комитета точные сроки (раньше было 10 лет), но в данном случае картина ясная.
Примерно эти соображения я и изложил Формозову. Он обиделся, однако его почти никто не поддержал, и отношения восстановились. Правда, в последующих работах, особенно после того, как я вступился за Шера, нет-нет, да и проскользнет старая обида.
«Шер, как и Клейн (которым за державу нисколько не обидно), убеждены, что в любой ситуации правы всегда американцы Не в любой. Но в этой Формозов не прав. А за родину (не державу), конечно, обидно, но Формозов тут не при чем. Обидно по другим поводам.
Формозов так ссылается на работу двух русских археологов, подтвердивших его стратиграфию и палеолитический возраст погребения: «Эта работа была проведена по заказу американского профессора О. Бар Йозефа, относящегося к деятельности Э. Маркса далеко не так восторженно, как никогда не занимавшиеся палеолитом Я. А. Шер и Л. С. Клейн». Палеолитом я действительно не занимался, поэтому Энтони Маркса я не знал, до этих строк никогда и нигде не упоминал, а узнал о нем мельком только в письме от Формозова и никаких восторгов в ответном письме, естественно, не высказывал. По-моему, Шер тоже. Что поделаешь, обида порою застилает глаза.