Божественная игра

05

Норкаус потер подбородок - щетина, выросшая за последние четыре дня, не давала ему покоя, настолько привык он к чисто выбритому лицу. Но здесь мират города, то есть Норкаус, должен был ходить с бородой. Я видел в этом что-то от мусульманства, да и само название, мират, обладало восточным оттенком. Название должности. С того самого дня, когда впервые увидел Марселя Лавуазье в "Двух щитах", Димитрий Норкаус пребывал в задумчивости. Он не упускал ни единой возможности проследить за пришельцем, который, похоже, и не собирался покидать город. Но прямой встречи с ним всячески избегал. Он слушал истории, которые рассказывал Марсель детям, завтракая. Настолько они были богаты подробностями... выдумать такое можно, конечно, но не всякому дано. Скорее всего, Лавуазье описывал места, которые реально видел. "А как же все эти его демоны, призраки?" - спрашивал я у Димитрия. "А ты думаешь, их нет? Поживешь здесь немного и сам увидишь, а потом привыкнешь к ним и перестанешь даже замечать", - отвечал он. - Ты видел это... своими собственными глазами... - в сотый раз повторил Димитрий. Он сидел за столом в своем кабинете - это его прихоть, привычка, перенесенная "с той стороны", невидящим взором глядя в окно. Там, за окном, желтели несколько подсолнухов, доцветали последние цветы да жухла потихоньку трава. Шустрые воробьи приспособились вынимать семечки прямо из отяжелевшего круга, а потом садились сверху и поглощали добычу. Синицы следили за их трапезой с забора. Им тоже хотелось, но у воробьев было гораздо больше наглости. Не храбрости, а именно наглости. Синицы попросту боялись к ним приближаться, так как подобная встреча могла обернуться выдранными перьями. - Почему ты видел это, а не я?.. - А при чем тут это? По-моему, это вы попросили меня следить за Лавуазье при любой возможности. Он шел куда-то, я шел следом. - Да, все правильно, мне следовало самому... Черт, ведь ты не понял ни слова из его заклинаний! А я... я бы разобрал, я бы понял! Понимаешь, для меня это возможность! Это шанс для меня... Шанс стать сильнее. - Ну, скажите еще, что вам вообще не следовало брать меня с собой. Я стерплю это. Вы читаете книги? В отношениях учеников и учителей разногласия приняты за норму - учителя, оказавшись рядом с человеком несведущим в какой-то определенной области, в которой сам учитель как рыба в воде, возносят себя чуть ли не до божественной высоты. - Учитель и ученик? А разве к нам подходит это? Я, вроде, ничему тебя не учу. Или это намек? Я сам понял, что сморозил глупость. Да, что-то в Норкаусе было такое, что неизменно вызывало какой-то скрытый рефлекс обожания. Наверное, это осталось еще от наших первобытных предков, которые нуждались в хозяине и предводителе. Я заметил, что мэр отходил в тень при появлении Димитрия, что горожане приносили Норкаусу гораздо более богатые дары, что окружали его почетом, а к мэру относились как к чему-то необходимому, что было всегда и без чего обойтись никак невозможно. И сам мэр не противился этому, а сам смотрел на Норкауса взглядом, выражающим полнейшую покорность. - Понимайте это как хотите, - я попытался увильнуть. - Но мне надоело выполнять ваши просьбы, которые на самом деле никакие не просьбы, а самые натуральные приказы. Может, вы и спасли мне жизнь может быть! Понимаете? Или вы пророк? Предсказатель, ясновидящий кто вы? Может быть, со мной ничего и не случилось бы, я вернулся бы к своему другу, в свой родной город. Подумайте, как могла сложиться моя жизнь, не появись в ней вы? - Но никогда не поздно вернуть все на свои места, - улыбнулся Димитрий. - Чего ты так разнервничался? Как привел я тебя, так и уведу, что в этом сложного? Но я надеюсь... надеялся на твою помощь и сотрудничество. Или ты такой же, как эти горожане? Не понял иронии... Норкаус усмехнулся одними глазами. - Они исправно приносят мне дань и еще прибавляют кое-что от себя, потому что боятся. Они устали бояться, они хотят, но не могут и потому пытаются откупиться от меня. Я все понимаю, но почему я должен уходить? Здесь я по уши в золоте, хорошо питаюсь, живу почти почти во дворце. И угрызения совести давно перестали мучить меня. Я чудовище, правда? Я живу на их страхе - нет ничего лучше, чем жить на чьем-либо страхе, это безопасно и легко. И нет в этом ничего ужасного. А обвинения, которые ты сейчас бросишь мне в лицо - это зависть. Глубоко внутри тебя живет она и грызет, грызет, грызет. Ты не обязан ощущать ее и даже знать о ее существовании, для нее это не смертельно. Но она съест тебя в конце концов, поэтому следуй моему примеру. Пусть зависть ест других. Ну что, чудовище я или нет? - Н-не... не знаю, - Норкаус говорил пылко, быстро, с постоянной легкой улыбкой, и я не знал, как воспринимать сказанное им. Но слова его запали глубоко, очень глубоко. В самом деле, что ужасного в том, чтобы жить за счет других? Ведь в истории человечества кто-то всегда живет, поедая кого-то. Так почему я должен быть пищей, а не львом? Нет ничего благородного в постоянном жертвовании собой. А святость разве это не способ добиться поклонения? - Ты сомневаешься. Хорошо. Значит, ты еще не потерян для меня. Пойми, я не хочу казаться совершенным и не пытаюсь сделать тебя таким. Я просто человек. А что скрыто в этом слове не знает ни один житель Вселенной. Можно только гадать и догадываться...

На следующее утро мы вдвоем отправились к Красным скалам, вместе нашли ту щель - она, оказывается, не такая уж узкая, как мне показалось. Там, внутри, царили сумрак и прохлада. Камни чуть слышно потрескивали от разницы температур - днем они разогревались под солнцем, а ночью остывали. Но не было и следа того гула, который порождали скалы под прикосновением Марселя Лавуазье. Норкаус внимательно оглядел расколотую на три части глыбу. Словно огромным молотом ударили по ее верхушке. Ударили умело и сильно, так что раскололась она чисто, без мелких кусочков и пыли. Внутри грани были влажными, а внизу, в центре образовавшейся розетки, поблескивала вода. - Он еще не совершил обратного перемещения, - тихо сказал Димитрий. - Иначе камень соединился бы. Понимаешь ли, он использовал внутреннюю силу скал, собрал ее здесь, - он погладил один из осколков, и, естественно, камень не выдержал такого напора. Это все равно, что в литровую банку попытаться вкачать целое море. Норкаус оглядел скалы, во взгляде сквозило какое-то сожаление. - Скалы мертвы... - сказал он. - Пока. Лавуазье поступил неразумно. Ему бы хватило и четвертой части этой силы, так нет же, он взял всю! Теперь, если мы захотим последовать за ним, нам придется искать другой источник. - А вы знаете, куда он пошел? - спросил я. - Нет, но скалы знают и земля знает. Ведь ты, когда идешь по влажной земле, оставляешь следы? Так и здесь. - А силу... можно брать, откуда угодно? - В принципе да. Но и распоряжаться ею нужно правильно: не брать слишком много, не выплескивать ее вот так. Все это травмирует... Что "это" травмирует, Норкаус так и не сказал. Вместе этого он отправился в обход крохотного кусочка земли, ограниченного каменными стенами. Димитрий осматривал каждый кусочек поверхности, трогал руками камень и примятую траву, иногда усмехался, иногда качал головой, приговаривая что-то. Видимо, он действительно видел что-то недоступное мне. Я же вспоминал вчерашнюю феерию. И только тут до меня дошло: может быть, то зрелище тоже смогли бы увидеть только двое? Может быть, посторонний увидел бы только двух человек среди скал? Я прикрыл глаза, стараясь не концентрировать взляд на чем бы то ни было, погрузился в мысли - и загорелись цветные пятна на камнях... - Я вижу! - вскрикнул я от неожиданности, распахнул веки и все, естественно, исчезло. - Что? - переспросил Норкаус, прервав осмотр. - Вижу, - повторил я и подошел к нему. Теперь нужно повторить все... - Вот, здесь вытянутое малиновое пятно, здесь змейка какая-то, здесь ничего нет. Я вижу! Димитрий усмехнулся. - А теперь, - сказал он, - подними голову. Вон там солнце. Прищурь глаза. Расходящеся во все стороны радужные лучики, да? Только не кричи "я вижу". Черт! Такого разочарования я не испытывал никогда. Как же легко, оказывается, поверить в сказку. Но еще легче разрушить эту веру.