Страница 23 из 24
Для подготовки Реформации, представители которой считали, что спасение зависит не от строгого выполнения обрядов, а от внутреннего Божьего дара – веры, переводческая поправка Эразма сыграла чрезвычайно важную роль. Сам глава «республики ученых» категорически отрицал какую бы то ни было связь проделанной им работы с потрясшим католический мир религиозным брожением. Однако консервативные круги римской курии с самого же начала отнеслись к исправлению текста Вульгаты резко отрицательно, не без основания полагая, что превращение священного текста в объект критико-филологического анализа может повлечь за собой весьма далеко идущие последствия. И на Эразма (как, впрочем, за тысячелетие до него – на самого Иеронима) посыпались обвинения в том, что созданная им новая латинская версия посягает на авторитет установившегося и признанного церковного текста, открывает дорогу новым переводам и создает опасность возникновения у верующих сомнений в том, какой из существующих переводов вернее. Вынужденный отвечать, Эразм, в свою очередь, поставил своих противников перед дилеммой: допускают ли они вообще какие-либо изменения в существующем латинском тексте Библии или абсолютно отрицают их возможность? В первом случае им следовало бы вначале проверить, насколько справедлива внесенная поправка. Во втором случае, закрывая глаза даже на явные ошибки, которые невозможно скрыть, они рискуют уподобиться некоему священнику из анекдота, который, привыкнув говорить за двадцать лет бесссмысленное mumpsimus вместо правильного sumpsimus («мы взяли»), когда ему указали на ошибку, заявил, что не собирается менять свой старый mumpsimus на чей-то новый sumpsimus.
Единомышленником Эразма в данном вопросе оказался и его близкий друг Томас Мор, впоследствии заплативший головой за отрицательное отношение к Реформации. В «Письме знаменитого мужа Томаса Мора, в котором он опровергает яростное злословие некоего монаха, столь же невежественного, сколь и самонадеянного», английский гуманист решительно отстаивает право ученого на филологическое в самом широком смысле отношение к тексту Писания, в том числе и право на создание переводной версии. Не без сарказма напоминая об аналогичных упреках в адрес святого Иеронима, неприкосновенность текста которого ныне взялись отстаивать столь же невежественные самозванные защитники, Томас Мор язвительно вопрошает своего оппонента: «По какой причине и мог бы возникнуть раскол, из-за того, что переводчики, обозначая одно и то же, употребляют разные слова? Ты опасаешься, как бы таким образом не получилось, что у нас окажется бесчисленное множество изданий… Конечно, у меня нет сомнений, что труды Эразма приведут к тому, что в дальнейшем появится много людей, которые это же переведут заново… Но если и было бы много изданий, какой от этого вред? То, что тебя пугает, святой Августин считает весьма полезным. Даже если все переводчики и не могут быть равны, то один переведет вернее одно место, а другой – другое. Ты говоришь, что при этом читателю будет неясно, какому же из столь многих изданий можно больше верить? Это, разумеется, правильно, если читатель – настоящий дубина, у которого нет ни ума, ни рассудка. В противном случае он мог бы сообразить, что, как говорит Августин, из разных переводов гораздо легче выбрать верный. Скажи, пожалуйста, почему тебя так пугает опасность разных, отличающихся друг от друга переводов, но нисколько не удивляет чтение многочисленных толкователей, у которых нет никакого согласия ни в точности текста, ни в его смысле? Часто и их разногласия полезны, так как они дают ученым повод подумать и вынести суждение»[63].
Если, таким образом, право на пересмотр латинского перевода Библии (равно как и филологической критики ее оригиналов) сомнений у подавляющего большинства гуманистов не вызывало, то их отношение к допустимости передачи Священного Писания на «народные» языки было более сложным. Напомним, что именно подобные попытки, с одной стороны, на протяжении многих столетий вызывали резко отрицательную реакцию со стороны католической ортодоксии (вплоть до жесточайших репрессий), а с другой – часто становились знаменем «еретических» движений еще со времен Средневековья. И здесь уже немаловажную роль играли соображения не столько филологического, сколько идейно-политического характера.
Так, например, Томас Мор весьма враждебно отнесся к переводу Библии на английский язык, принадлежавшему У. Тиндейлу, прежде всего потому, что видел в нем еретика и врага католической церкви. Однако вместе с тем он считал, что англичане должны иметь возможность читать Священное Писание на своем родном языке, т. е. не разделял полностью позиции английской католической церкви, еще в 1402 г. запретившей распространение Библии Уиклифа (независимо от своего отношения к последнему как к религиозному деятелю). Допуская, таким образом, принципиальную возможность создания новой английской версии Священного Писания, Мор вместе с тем оговаривал, что подобное дело по силам лишь авторитетному коллективу, состоящему из компетентных ученых, искушенных в богословских тонкостях и обладающих солидными филологическими познаниями. Да и приступать к названному труду, по мысли английского гуманиста, следовало с большой осмотрительностью и постепенностью во избежание всякого рода нежелательных последствий для общественной морали.
Интересно, что и Эразм Роттердамский, для которого латынь являлась универсальным средством общения, также не разделял пресловутой средневековой теории «триязычия». Во всяком случае, не кто иной, как У. Тиндейл, обосновывая право создания английской Библии, ссылался на его высказывание, сделанное незадолго до начала Реформации, когда Эразм читал лекции в Кембридже: «Я бы желал, дабы все женщины могли читать Евангелие и послания Павла; и я молю Господа, чтобы они были бы переведены на языки всех людей – так, чтобы их в состоянии были бы читать и знать не только ирландцы и шотландцы, но также турки и сарацины. Я молю Господа, дабы пахарь, идя за своим плугом, пел бы текст Писания. И дабы ткач вспоминал бы его за своим челноком, отгоняя скуку. И дабы путник таким образом освобождался от усталости. Короче говоря, я желал бы, чтобы все, что сказано в Писании, было выражено тем способом, который присущ нашему каждодневному общению»[64].
Именно такая работа и развернулась с началом Реформации в странах доселе единой католической Европы. Причем если для людей ренессансной традиции на переднем плане при переводе и толковании библейского текста был все же, условно говоря, филологический аспект, то для приверженцев новых течений главной целью стала борьба с римской курией, орудием которой призван был служить священный текст, доступный и не знающим латыни (не говоря уже о древнегреческом и древнееврейском языках!) «профанам». И наиболее выдающейся фигурой среди тогдашних переводчиков Библии суждено было стать человеку, с именем которого оказалось связанным само начало Реформации, – Мартину Лютеру.
3. Мартин Лютер и создание немецкой Библии
К тому моменту, когда вождь немецкого протестантства начал свою работу, в Германии уже существовала определенная традиция переводов Священного Писания. В период с 1461 (когда в Страсбурге вышел первый полный текст немецкой Библии) по 1520 г. было напечатано 14 верхненемецких и 4 нижненемецких переводов Библии; существовали и немецкие версии отдельных библейских книг. Однако Лютер поставил перед собой принципиально новую задачу: создать такой вариант, который был бы свободен от ошибок и искажений и одновременно понятен и доступен широким массам.
Естественно, что, приступая к своему труду, Лютер прежде всего должен был определить свое отношение к каноническому для католической церкви тексту Вульгаты, который, как мы видим, уже стал к тому времени объектом филологической критики со стороны ученых-гуманистов. Надо сказать, что отношение это было далеко не однозначным. С одной стороны, Лютеру принадлежат слова, что Иероним сделал столько, сколько не могла бы сделать никакая другая личность. А высмеивая попытки противников опорочить его труд, он уподоблял себя создателю Вульгаты, которого наставляли и поучали невежды, недостойные даже чистить его туфли. С другой стороны, не менее известны и критические замечания Лютера в адрес своего знаменитого предшественника, который, несмотря на все заслуги, так и не смог создать версии Священного Писания, которая читалась бы без трудностей и помех – так, как читается немецкая Библия самого Лютера.
63
Осиновский Н.Н. Томас Мор. М., 1985. С. 136.
64
Bassnett S. – Guire Mc. Translation Studies. London and New-York, 1980. P. 48.