Страница 33 из 70
— А я не отвяжусь, — пообещал Кори. — Я не знаю, что этот ваш авитаминоз там накладывает, какую такую утонченность… Но я не отвяжусь. И пусть я буду при этом не слишком утонченным.
— Я поняла. — Светлова вздохнула. — Сообразила… и постараюсь что-нибудь придумать.
— Не придумаете.
— Это почему же…
— Потому же… — передразнил Кори. — В силу чисто российских обстоятельств. Угадайте с трех раз. Электричка последняя ушла! А автобус…
— Но ведь…
— Какая вы все-таки наивная! Как будто я здесь живу, а вы приехали из Америки, из штата Юта. Отменили, радость моя, все последние рейсы.
— Но…
— Из-за недостатка финансирования.
— Но…
— А вот за подробностями и добрыми советами — к Международному валютному фонду. Налоги надо лучше собирать.
— Вот уроды… — Аня затравленно озиралась среди белокаменных палат, чувствуя, как до самых косточек ее пробирает ледяная пустота.
— Ну, личико у вас сейчас… Такое… не ангельское выражение. — Кори иронически разглядывал спутницу. — Да уж — пусти вас сейчас собирать эти треклятые налоги — уж вы бы их собрали!
— Уверяю! — согласилась Анна. — Не хуже золотоордынского баскака… Ужо заплатили бы… Не прятали бы по закромам. Сначала бы плакали, потом опять плакали, а потом засмеялись бы — и заплатили.
— В общем, — подытожил диалог Кори Картер, — у меня машина, а у вас нет. Я все предусмотрел. И до города вам придется ехать со мной.
— А может быть, все-таки со мной?
Аня вздрогнула от знакомого голоса…
И страшно обрадовалась, увидев неожиданного, абсолютно нежданного Лагранжа…
— Как вы меня нашли? — строго спросила она Лагранжа.
— А-а… — он небрежно махнул рукой, — не нужно быть Шерлоком Холмсом. Здесь все ходят по кругу… Все достопримечательности в определенной последовательности. Сначала одно, потом другое… И непременно, и всегда именно так: сначала одно, потом другое…
— Ну и что теперь — после другого?
— Теперь третье. Но это уже вне экскурсионной программы. Идите… — напомнил Лагранж. — Мне сказали, что вы дожидаетесь этого… этого бомжа. А он уже вернулся. Идите одна, так вам легче будет разговорить его. А я подожду вас в машине.
Кори Картер между тем как-то незаметно растворился в сумерках российского пейзажа.
— Кстати, что это было? — растерянно спросила Анна у Лагранжа. — Какой странный молодой человек. Он мне чуть ли не замуж предлагал за него выйти…
— Да, именно это он, судя по всему, и предлагал вам сделать.
— То есть… Склонял?! — возмутилась Анна.
— Нет, ему было нужно именно заключение брака, официального брака.
— Да вы что, с ума все здесь посходили?!
— Нисколько! — Лагранж усмехнулся. — Это американский мормон. Их тут тьма-тьмущая последнее время ошивается.
— Какие еще мормоны?!
— Мормоны, — начал свое пояснение справочным скучным голосом Лагранж, — молодые люди, американцы. Их интересуют прежде всего метрические церковные книги… Точнее, микрофильмирование этих книг. Цель — обратить весь мир, и загробный мир тоже, — в свою веру. Для хорошего мормона, чем больше народу он обратит в свою веру, тем лучше… Вот жила женщина православной и умерла православной. А мормон вступит с ней, умершей, в брак, совершая обряд крещения, и она на том свете становится мормоншей. Мормонам можно сочетаться браком с умершими женщинами, и они, эти женщины, уже будучи на том свете, становятся гаремом мормона. Впрочем, и живые их тоже устраивают… Этим и объясняется внезапное сватовство вашего ухажера…
— Батюшки-светы! — Светлова только покачала головой.
Видение, которое спасло Федорыча-Сивого, в данный момент стояло на пороге монастырской гостиничной комнаты, где жили паломники…
Сивый даже потер глаза.
Молодая, светлая, как свечечка, девушка. Федорыч крякнул… Потому что так все ясно припомнил, что у него в горле запершило от этих воспоминаний, как от дыма тогда, когда он спал беспробудно в загорающемся доме.
Прежде чем заснуть в тот роковой вечер, Федорыч еще немного поуговаривал Вьюна отказаться от походов на чердак…
Дело в том, что они — вполне возможно! — видели Его.
Ну, того, который приносил эти цветы… Молодой мужчина, широкие плечи, светлые волосы.
И страх, который испытал Федорыч, когда этот человек, выйдя черным ходом из «того дома», скользнул по ним взглядом, не заглушал даже немерено закупленный портвейн. Хотя обычно, «приняв», Федорыч пьянел мгновенно, становясь добреньким, бесстрашным, расслабленным — все по фигу. Но сегодня этого не случалось.
— Давай больше не пойдем туда, — попросил он Вьюна.
— Это еще почему?
— Боюсь я.
— Не дрейфь.
— Не могу… Все равно дрейфлю.
— Да не он это… Мало кто мог выходить!
— Он.
— Ну, зачем, сам подумай, такому красавцу по чердакам шнырять и к мертвяку на свиданку ходить? Такой статный и к живым бабам ходить может — никто не откажет.
— Говорю, он.
— Откуда знаешь?
— Это… того… — Федорыч задумался, — по жути понял.
— По какой еще жути?
— Ну, как он на меня глянул… прозрачно так, в упор — прямо жуть меня взяла. Вот по этой жути и понял.
— Ладно, не мути… По жути-то и ошибиться можно. У страха глаза велики. А с цветами этими мы с тобой вишь как живем. — Вьюн кивнул на бутылки. — Припеваючи! А ты — по жути, по жути… — передразнил он скулящий голос Федорыча. — Нет, голуба, так дело не пойдет… Давай факты, аргументы… А это… — Вьюн задумался, вспоминая когда-то слышанное слово, — одни эмоции!
Фактов и аргументов у Федорыча не было, и он, сраженный важным словом «эмоции», только жалко поскуливал, отчаянно понимая, что ни в чем Вьюна не убедит и, по слабости своей подчинившись, будет покорно лазать на жуткий чердак. Хотя сам он нутром чувствовал, что глаза у его страха нисколько не велики, а в самый раз.
По всем обстоятельствам Федорыч не должен был проснуться тогда от этого последнего своего сна. Пьяный, спящий, отравленный спиртным алкоголик… Ну, как он мог в критический миг, когда комнату затянуло дымом, очнуться? И трезвый-то, находящийся в сознании человек не фиксирует того момента, когда угорает… Таково свойство угарного газа — человек отключается незаметно для самого себя, даже не начав бороться. А тут беспробудный пьяница, храпящий бомж…
Да, видно, права Марья Федоровна — не пора! Не пора ему было покидать этот мир. Из круговерти сна, серой вязкой мешанины обморока вдруг явилась Сивому светловолосая девушка. Она была похожа на его мать. Такой, какой он ее помнил по самому раннему своему детству… Первомайские праздники в его далеком детстве — они были тогда отчего-то теплыми, солнечными — и мама в светлом сарафане!
Она появилась вдруг, легко шагая по омерзительным бесформенным обломкам его серого вязкого сна, как по льдинкам на реке, отчего-то не опрокидывающимся. Или по облакам. Подошла. Взяла его за руку и сказала:
— Пойдем, Алеша.
— Алеша?! — удивился он.
И вдруг вспомнил: это его имя. И пошел за ней. И стало так покойно, счастливо и легко, как бывает послушному ребенку, когда его держат за руку и ведут… И не надо ни о чем волноваться — за тебя отвечают, и все будет хорошо…
Так и было…
Рядом с этим видением он чувствовал себя Алешей: белоголовым трехлетним мальчиком в сатиновых трусах и трикотажной маечке, счастливым, как в теплый первомайский солнечный день пятидесятилетней давности…
— Только маечку на головку натяни! — посоветовало видение.
Федорыч очнулся от собственного жуткого, выворачивающего кашля, который казался бесшумным оттого, что его заглушал треск пылающих деревянных стен…
Он стоял на четвереньках вблизи пылающего дома, который они с Вьюном накануне облюбовали для ночевки и где неплохо устроились, затарившись портвейном на вырученные от цветов деньги.
Голова его была закутана. Правда, не маечкой, а его вонючей розовой шубой, которая, собственно, его и спасла, когда он в беспамятстве выбирался из огня.