Страница 156 из 215
Последние слова Вере показались слащавыми, но она была склонна извинить это заботливой собеседнице, так участливо встречающей посланцев "Искры". Не зря Носков дал явку к ней, уж у него-то глаз острый и наметанный, он не ошибается в людях.
- А если, не дай бог, кого-нибудь из наших схватят ироды, ты сразу ко мне, - сказала на прощанье Анна Егоровна. - Я помогу облегчить пребывание в тюрьме. Через Красный Крест.
Проводив гостью, она задумчиво уронила руки на стол. Что ей делать? Завтра воскресенье, день неприсутственный. Да и нельзя ей даже близко проходить возле "присутствия". А очередная встреча с полковником Ратко, занявшим место Сергея Васильевича, состоится только через два дня. За это время делегатка "Искры" бог знает что может натворить. Чего доброго, повидается с такими злодеями, о каких Охрана и понятия еще не имеет; самостоятельно найдет путь к Старухе, на след которой филеры еще не напали. А самое главное - нужно предупредить, чтобы ей, назвавшейся Юлией Лепешинской, позволили погулять по Москве, а потом взять голубушку где-нибудь подальше от нее, Анны Серебряковой, чтобы по-прежнему не пало на нее ни малейшей тени. И ниточку для проследок надо дать похитрее...
А Вера Васильевна 15 (2) сентября отправила в редакцию "Искры" через Берлин свое первое, довольно горестное сообщение:
"Чувствую, что страшно виновата перед Вами, но абсолютно не имела возможности писать, так что не очень ругайте за мое молчание. Я здесь всего три дня, нет, четвертый, и из них 3 праздника были, что для меня очень скверно; надеюсь, что сегодня вечером или завтра найду себе собственный угол и смогу распоряжаться сама своей особой. Проклятый город, бегаю с утра до вечера, и все без толку. Всего хорошего.
Н а т а ш а".
Но письмо побывало в "черном кабинете", где с него сняли копию.
Вера напишет еще двадцать писем, отправит их не только через Берлин, но и через Нюрнберг, Лейпциг и Льеж, но восемнадцать из них предварительно будут прочтены жандармами и только два прорвутся в Лондон незамеченными.
Через несколько дней Серебрякова дала ниточку для начала проследок, и в охранке завели "Дневник наблюдений за Ю. Н. Лепешинской". Филеры стали ходить за ней по пятам, оставаясь незамеченными. 8 октября они записали:
"Лепешинская в 5 часов 10 минут дня вышла из дома Курагиной... На Арбатской площади села на извозчика, поехала к Страстному монастырю, где была утеряна. Спустя 35 минут она пришла в дом князя Горчакова по проезду Страстного бульвара, в квартиру No 5, в коей проживают..." Первой из жильцов этой квартиры филеры назвали зубного врача Клару Борисовну Розенберг...
Карета остановилась у Страстного монастыря, обнесенного кирпичной стеной, серой от времени и кое-где поросшей лишайником. Со стороны проезда Страстного бульвара она была многократно залеплена разноцветными листками объявлений, написанных тушью и цветными карандашами. Провожатый шел возле стены, присматривался к объявлениям, пока в нижнем правом углу одного из листков не заметил крошечный синий полумесяц; успокоенный, вернулся к карете и шепнул Горькому:
- Можно ехать.
У подъезда помог "больному" выбраться из кареты, а кучеру сказал, чтобы тот ожидал в сторонке, возле монастырской стены.
После условного звонка дверь открыла сама дантистка, успевшая снять белый халат, молодая женщина с подстриженными и слегка завитыми волосами, улыбнулась с нарочитым удивлением:
- О-о, какой больной!.. А у меня уже приемные часы кончились.
- Вот и хорошо, - прогудел Горький, оттягивая теплый платок от уголка рта.
- Значит, от одного моего вида зуб перестал болеть! - рассмеялась дантистка. - Дайте-ка я вам помогу освободиться. Ну и закутали же вас! Можно сказать, перестарались.
Тем временем в переднюю вышел Теодорович; здороваясь, невнятно назвал свою кличку и чуть слышно добавил:
- Здесь вполне безопасно. А на всякий случай есть черный ход. Мы все в сборе. Все горят нетерпением видеть вас.
- Что же на меня смотреть? Я не балерина! - пробурчал Горький: отстраняясь от услуг, снял пальто и, повернувшись к вешалке, покосился на две фуражки и две простенькие шляпки. - Кто же это все, позвольте спросить? Я приехал к Наташе и к ее подруге.
- Здесь еще Старуха...
- Вон что! - Горький погладил пышные усы. - И до Старухи весть дошла! Так и быть, не возражаю.
Дантистка исчезла в глубине квартиры. Теодорович провел Горького к ее кабинету, а сам вернулся в переднюю, на свой пост.
Навстречу вышла круглоглазая, пышноволосая женщина в строгом темно-синем жакете, похожая на учительницу, назвалась Наташей. За ней стояла сероглазая девушка в белой блузке, с копной светлых, почти льняных волос. Горький понял - это Зайчик. А в глубине кабинета сверкнул стеклами пенсне молодой человек, вероятнее всего - студент, с черными усиками и курчавой бородкой. "Настоящая или приклеенная?" - спросил себя Алексей Максимович, глядя на розовые юношеские щеки.
- Старуха, - назвался тот, пытаясь стиснуть крепкую руку писателя.
- Рука у Старухи сильная! - отметил Горький и, озорновато улыбнувшись, спросил: - А двухпудовой гирей креститься можете?
- Не пробовал...
- У нас на Волге крестятся. Силы, знаете, добавляет.
Молодой человек, кашлянув, выпрямился, как солдат перед офицером; пенсне свалилось с его тощего прямого носа, повисло на шнурке, он прицепил его на прежнее место и, еще раз кашлянув, заговорил сбивчиво, словно ему что-то мешало в горле:
- Дорогой Алексей Максимович, меня просили... Нет, мне поручили товарищи от них... От социал-демократов... Одним словом, от Московского комитета... Мы все вас любим и ждем...
- Это куда же вы меня ждете? - спросил Горький, недовольно кашлянув. - Я ведь только писатель. Речи говорить не люблю и не умею.
- И я, извините, не оратор. Я больше насчет прокламаций...
- Сами пишете или распространяете?
- Больше последнее. А Московский комитет поручил приветствовать...
- Не надо. Не ладо славословий, - замахал руками Горький. - Давайте лучше сядем.
У Глаши горели глаза, и ей хотелось похлопать ладошками: "Как он славно осадил! От пустых речей проку нет".