Точка опоры

Мария Александровна едва успевала отвечать. Да и знала она далеко не все. Иногда дочь приходила ей на помощь, хотя и сама была мало осведомлена о Соне и ее ближайших друзьях-помощниках. Но и тому, что удалось узнать от родных, Владимир Ильич был рад. Глаза его сияли, будто он только что сам побывал среди дорогих ему деятельных товарищей по российскому революционному движению. Спросил о забастовках, о крестьянских волнениях и даже по отдельным отрывочным фразам почувствовал - это движение на большом подъеме. И если бы ему не угрожал арест на границе, он так же, как собирается сделать старшая сестра, рванулся бы туда, в родную сторону, в рабочие центры, в университетские города, напоминающие грозные вулканы перед извержением. Но он успокаивал себя тем, что для него не настало еще это время, что сейчас его работа полезнее здесь, чем там, внутри России. Ведь они, искряки, отсюда добавляют огня в вулканы.

Они разговаривали без стеснения, зная, что возница ни слова не понимает по-русски. И, конечно, не могли наговориться за дорогу. Были уверены, что им не хватит и трех недель, которые Владимир собирается провести с ними здесь, на бретонском побережье.

Такой же ненасытный разговор продолжался за обедом, накрытым мамашей Легуэн на втором этаже, в комнате своего постояльца. На первое она подала бретонскую уху, сваренную с луком, из голов какой-то крупной рыбы, на второе - поджаренных осьминогов, очищенных от кожи и свернутых в колечки. Мария Александровна, уже не первый год предпочитавшая рыбные блюда мясным, ела с удовольствием, но под конец, утирая губы жестковато накрахмаленной салфеткой, сказала:

- А все-таки уступает морская рыба нашей волжской! Или это благодаря привычке...

- Стерлядка колечком! - вспомнила Анюта.

- Колечком, по-ресторанному, - отмахнулся Владимир и, переносясь в годы своей юности, вспомнил: - Стерлядка особенно хороша в ухе - на вечернем берегу Волги.

Хозяйка догадывалась, что говорят о рыбе, и перекидывала по очереди на всех недоуменный взгляд. Владимир Ильич встал и, поклонившись ей, сказал, как мог, по-бретонски:

- Все приготовлено отлично! Все очень вкусно.

Мария Александровна поблагодарила по-французски и добавила, что она не смогла бы приготовить так искусно.

Потом, когда они остались втроем, подошла к окну, взглянула вдаль.

- У тебя, Володя, хорошо. Море в золотистых бликах. Спокойное. Располагает к отдыху.

- А мне оно больше нравится, когда бурное.

- Отдохнешь ли в бурю?..

Мать окинула взглядом комнату, пошевелила пальцами, как бы разминая их.

- Жаль, фортепьяно нет. И на Эльбе, где мы жили с Аней у Тетки, тоже не было. Пальцы соскучились по клавишам.

- Тут, по-моему, ни у кого не удастся найти. Рыбаки живут бедно.

- Да, - вдруг оживилась мать больше прежнего, - чуть не забыла рассказать про одну музыкальную новинку. Ане я уже рассказывала...

- О Римском-Корсакове, - нетерпеливо отозвалась Анна, подзадоренная знакомым рассказом матери. - Тебе, Володя, необходимо знать об этом крупном событии в мире искусства.

- Аня права. Великий композитор - я готова Римского-Корсакова при его жизни десятки раз назвать великим - написал новую оперу "Кащей бессмертный". Недавно была исполнена в Частной опере Саввы Мамонтова и произвела фурор. В особенности среди студентов. Галерка, говорят, неистовствовала от восторга.

- На императорскую бы сцену такую оперу! - Анна не могла усидеть на стуле, прошлась по комнате. - Вот была бы буря! Потрясла бы сильнее взрыва бомбы!

- На императорскую никогда не пустят! - продолжала мать. - Хорошо, если уцелеет композитор. Могут - в ссылку. Ты представь себе, Володя, опера кончается поражением Кащея, считавшегося бессмертным.

- То есть самодержавия! - добавила Анна.

- Да, - подтвердила мать, и у нее от волнения голова стала вздрагивать больше обычного. - Из застенков Кащея освобождают давно заточенных узников. На сцене - ликование.

- Это примечательно! Спасибо, мамочка, за рассказ. - Владимир пожал обе руки матери. - Это превосходно!

- Вода на мельницу революции! - сказала Анна.

- Вода? Явное не то, - возразил Владимир. - Это трубный глас! Ты, мамочка, права, Римский-Корсаков великий композитор. И он трубит в революционную трубу! В старой Москве такая весна! Это новость! Вернусь в Лондон - Надю обрадую.

Мария Александровна с Анютой пошли к себе. Владимир проводил их, тревожно посматривая не столько на сестру, сколько на мать, и успокоился лишь тогда, когда они сказали, что комната их вполне устраивает.

Вдруг сестра, спохватившись, сказала:

- Володенька, извини мою забывчивость. Тетка просила передать, что перевела для "Искры" пятьсот марок.

- Ой, как это вовремя! У нас с деньгами швах. Когда я уезжал, в кассе не оставалось и ста рублей. Пятьсот марок - существенная поддержка. Сотню отправим Плеханову. Они понадобятся ему для поездки в Лондон. Нам необходимо повидаться, потолковать.

- Я вижу, Володя, богатую Тетку тебе бог послал! - рассмеялась мать. - Выручает в трудную минуту!

- Да, выручает... Но на деньги одной Тетки мы не продержались бы и месяца. Рабочие устраивают сборы, присылают по красненькой, по четвертной. Поддержка у нас широкая. Но случается - живем при пустой кассе. Уж очень дорого обходится доставка "Искры". Недавно наладили новый путь - через Норвегию. В бочоночках. Под видом сельди.

Каждый день после обеда мать и дочь отдыхали. Мария Александровна, попросив дочь разбудить через час, быстро засыпала, а Анна некоторое время лежала с закрытыми глазами, потом, потеряв надежду уснуть, осторожно выходила из комнаты и направлялась к брату. Заслышав скрип ступенек, он отзывался громко:

- Входи, входи, Анюта. - И отрывал глаза от стола. - Ты мне не помешаешь.

- Володенька, - Анна начинала грозить пальцем, едва успев перешагнуть порог, - ты опять что-то пишешь.

- Нет, пока читаю.

- Смотри, я Надюше напишу, как ты от-ды-ха-ешь.

- Отлично отдыхаю! Ты знаешь, эта прогулка до почты и обратно доставляет мне большое удовольствие.

- Хороша прогулка - двенадцать километров!

- А я в Шушенском хаживал во много раз дальше, привык!