Точка опоры

- В их благодатной Швейцарии! А нас небось все еще бранят за Лондон? Не хотят приехать из-за туманов...

- Туманы - в головах. Не могут они забыть, что мы уехали в Англию, не спросив их согласия.

- Ты сам знаешь, спрашивать было некогда. Не могли же мы рисковать...

- Они твердят одно: от Мюнхена до Швейцарии рукой подать. Взвинчены до предела. И разговаривать с ними трудно. Готовы даже пойти на полное организационное размежевание.

- В каком смысле?

- "Искра" - нам, "Заря" - им. - Мартов взмахнул рукой с дымящейся сигаретой. - Две редакционных тройки!

- Вон что! Вместо шести соредакторов - две тройки! И это серьезно?

- Было сказано в минуту раздражения. Понятно, пока не для твоего сведения. А между собой они обсуждали при помощи переписки. Были единодушны.

- Вера Ивановна, конечно, с ними?

- За ней и остановка. Не исключена возможность, что останется с нами. Если не она, то Потресов...

- Ты говоришь так, будто вопрос о тройке для "Искры" уже предрешен.

- Прикидываю, как будет лучше.

- Веру Ивановну, при всем моем уважении к ней, уговаривать не станем. Что ты скажешь на это?

- Видишь ли... - Мартов, приостановившись, достал вторую сигарету, прикурил от первой. - Мне трудно представить нашу редакцию без Веры, хотя как журналистка она... Да ты сам знаешь, весь нелегкий воз везем мы с тобой. А там она...

- И там пристяжные не натянут постромок! Пойдут налегке. А одному кореннику, даже Плеханову, не увезти воз - погубит журнал. Жаль будет "Зарю". Впрочем, до этого, я думаю, не дойдет. У Плеханова острый ум, он должен понять. Если не впадет в амбицию. А вообще же тройка - это заманчиво. - Владимир Ильич придержал Мартова за рукав пиджака. - Ты согласен?

- В принципе - да. - Мартов, сделав глубокую затяжку, вскинул голову. - Если все настоящие публицисты. Горячие. Годные и в пристяжки, и в коренники, когда понадобится.

Владимир Ильич достал часы - ему пора на вокзал; пожимая руку на прощанье, попросил:

- Пожалуйста, Юлий, поспеши в Лондон. Сам знаешь, пора сдавать двадцать второй...

- Понимаю... Хотя, откровенно говоря, Париж мне больше нравится. Но я готов... И ты можешь отдыхать спокойно.

"Да, отдых, отдых, - повторил Владимир Ильич. - Только отдых. И не думать ни о чем другом..."

Но не думать он не мог. В поезде Мартов не шел из головы.

"Почему же Юлий оправдывает Леккерта? Ранее относился по-марксистски, а теперь... В чем же дело? Стрелял не студент, а р а б о ч и й. Ну и что же?.. Уж не потому ли, что сам Юлий во время вильненской ссылки состоял в той же организации Бунда, в которую, правда, через много лет, вступил Леккерт?"

Догадка показалась неубедительной. Отбросив ее, Владимир Ильич вспомнил разговор о двух редакционных тройках. Он и сам подумывал: три работающих соредактора - это было бы отлично. Три единомышленника, поддерживающих друг друга во всем. Быстрей бы решались все вопросы.

"Ну что же, об этом следует поговорить, - подумал он, откинув голову на высокую полумягкую спинку кресла в полупустом купе вагона. - Только не теперь - на съезде. И, конечно, об одной тройке. Для "Искры" и "Зари". А пока - ни слова. Плеханов "взял обратно" свои оскорбительные пометки на рукописи - это уже благо. Будем по-прежнему работать вместе..."

4

Ветер дует со стороны моря, и в жаркий полдень пахнет вяленой рыбой да сухими водорослями. Чем ближе к берегу, тем каменистее холмы. Серые остроребрые плитки торчат на каждом шагу. И неказистые дома сложены из таких же плиток, побелены известью, как украинские хаты. Только нет возле них ни мальв, ни вишенок. Зачастую дома жмутся один к другому. Узенькие улочки - на ослах и то разъехаться нелегко - криво опоясывают холмы; одни лепятся к каменной круче, другие ведут с уступа на уступ, к заливу, еле видимому в просветы.

В маленьких двориках рыбаки, бронзовые от морского загара, вяжут сети.

Владимир Ильич подходит то к одному, то к другому, здоровается, спрашивает, как пройти к мадам Легуэн. Ему отвечают по-бретонски, он понимает не сразу, переспрашивает. Бретонцы, дымя трубками, ведут неторопливый разговор. Смеются. Когда они выходят в море, то, пожалуй, на каждой второй лодке Легуэны. У каждого жена на берегу. Какую мадам желает видеть приезжий?

- Ту, что сдает комнату на втором этаже. Пожилую. Мамашу Легуэн, отвечает Владимир Ильич. - Ее муж, говорят, погиб в море...

- И таких у нас не перечтешь. Море свое берет.

- У нее только что жил один парижанин, мой знакомый.

- О-о! Это там, внизу. Возле самого залива. Видите шпиль церкви? От нее недалеко. Как пройти? За углом налево, еще налево, потом направо...

Дом мамаши Легуэн маленький, двухэтажный, у самого выхода из лабиринта переулков. От него - спуск к заливу. Купанье близко!

Хозяйка обрадовалась привету от парижанина, провела наверх; распахнув окно, сказала:

- Тут вам будет хорошо! У меня живали русские, им нравилось. Рисовали наше море, речку Триё, скалы, лодки рыбаков...

С тех пор она запомнила несколько русских слов. Правда, трудных для произношения. Но ничего, они будут разговаривать по-французски.

- Парижанин говорил, что ваши родные, которые собираются приехать сюда, тоже знают французский.

Она и об этом осведомлена! Тем лучше. Поможет для мамы с Аней подыскать комнату поблизости. Не успел попросить об этом, как бретонка сказала - у соседки комната свободна. Совсем рядом. Одноэтажный дом стеной к стене. Будет удобно. Только море от них не видно, но ведь до берега какие-то минуты. А здесь, у нее, днем и ночью свежий морской воздух.

Глянул в окно. Горизонт терялся в серой дымке. Оттуда ветер гнал к берегу белогривые волны, и море выглядело полосатым. А к вечеру оно несомненно будет иным. И утром иным. Сколько ни любуйся, не налюбуешься. Жаль, Нади нет - ей ведь тоже необходим отдых. И едва ли меньше, чем ему. Но "Искру" нельзя было оставить без надежного присмотра. А Надя молодчина! Даже виду не подала, что ей будет трудно управляться с рукописями, письмами, корректурами - со всеми делами, которые он оставил на нее. Устанет, конечно. Но ничего, вместе они отдохнут как-нибудь в другой раз... Если представится такая возможность.