Точка опоры

И тут - о новом повороте к террору, начиная с убийства министра внутренних дел Сипягина, о громких поединках, представляющих собой скоропреходящую сенсацию. В своей газете "социалисты-революционеры" уверяют: "Каждая молния террора просвещает ум". Этого не заметно в делах их партии.

Припомнилось смешное, чего нельзя не процитировать: "Каждый террористический удар как бы отнимает часть силы у самодержавия и всю эту силу (!) перебрасывает (!) на сторону борцов за свободу", "И раз террор будет проведен систематически (!), то очевидно, что наша чаша весов наконец перевесит". Да, да, нельзя не посмеяться над величайшим из предрассудков: политическое убийство само "перебрасывает силу"!

Когда упрочились уличные демонстрации, мы стали звать к вооружению масс, выдвинули задачу подготовки народного восстания. Они, сторонники революционного авантюризма, все надежды возлагают на поединки героев: "Стреляй, неуловимая личность".

Тут будет к месту ирония: "Не правда ли, как это удивительно умно: отдать жизнь революционера за месть негодяю Сипягину и замещение его негодяем Плеве - это крупная работа. А готовить, н а п р и м е р, массу к вооруженной демонстрации - мелкая". Да, авантюризм порожден беспринципностью.

Шумные авантюристы собрались в поход против учения Маркса о единственном действительно революционном классе современного общества пролетариате. Всю силу этой партии представляет та кучка русских интеллигентов, которые от старого отстали, а к новому не пристали.

На больших станциях Владимир Ильич выходил подышать свежим воздухом. Погуляв возле вагона, возвращался на свое место, перекидывался с соседями по купе несколькими словами о погоде и, когда возобновлялся стук колес на стыках рельсов, снова устремлял свой взгляд в окно и погружался в думы о завтрашнем реферате.

Теперь он думал о деревне, знатоками которой считают себя новоявленные революционеры авантюристического толка. Именно по крестьянскому вопросу они лживо разносят марксизм, что называется, на все корки: социал-демократы будто бы закрывают глаза на деревню, будто бы ортодоксия запрещает вести революционную работу среди крестьянства. Для авантюристов стало модой - лягать ортодоксию. А сами лягающие даже не у с п е л и наметить своей собственной аграрной программы. Кто они такие? Каков их политический облик? Поскребите социалиста-революционера, и вы найдете либерального народника со всеми его старыми предрассудками, идейными лохмотьями и нарядными заплатами модной критики марксизма. Классовую борьбу в деревне они пытаются подменить "всевозможными кооперациями".

Борьба с ними должна быть самой решительной. В публичных выступлениях, на страницах "Искры" и "Зари" - всюду.

Сегодня вечером он набросает на бумаге тезисы реферата, а завтра - в схватку. Революционному авантюризму объявляется война.

3

В Париже, кроме руководителя группы содействия "Искре", никто не знал, куда он, Ленин, уедет после реферата.

Так-таки никто? А если царские шпики присутствовали в зале и опознали в нем Ульянова? Если проследят на улице и сядут в поезд, на котором он отправится в Бретань? Испортят отдых. Не столько ему, сколько Анюте с матерью.

Сестра писала, что не получила его апрельского письма с лондонским адресом. Это не случайно. Получил кто-то другой. Ясно - царский шпик. Значит, за Анютой в Берлине следили. Пока жила где-то под Дрезденом, след могли потерять. Здесь, чего доброго, снова обнаружат. Во Франции не тронут. Но после отдыха сестра, невзирая на риск, собирается проводить мать до дома. На русской границе и без улик могут арестовать: та самая, из Московского подпольного комитета!..

"Что это я? - остановил тревожное раздумье. - От усталости нервов... Никто меня не опознал..."

И все же перед отъездом на вокзал, куда еще днем успел отвезти чемодан, решил побродить по ночному Парижу. Если не обнаружится русский шпик, можно ехать спокойно. Позвал с собой Мартова, - до реферата не удалось поговорить с ним наедине.

Шли прогулочным шагом, останавливались у витрин, рассматривали то галстуки, то шляпы, то перчатки; читали афиши синематографов; шли обратно по тому же кварталу. Свет из окон и от уличных фонарей отбрасывал тени на полупустынные мостовые.

Никто не тащился за ними, не скрывался от их глаз в укромных уголках. Можно разговаривать спокойно. Конечно, не по-русски. И Владимир Ильич по-немецки спросил Мартова о впечатлении от реферата. Почему он отмалчивается? Не согласен с какими-то частностями или вообще считает реферат неудачным?

- Нет... Почему же неудачным? - замялся Юлий. - О твоем успехе свидетельствуют шумные реплики, многочисленные вопросы... Ты многих задел за живое. Ни разу не был прижат к стенке. Наоборот, находчиво парировал выкрики и шел в наступление. Как всегда, говорил горячо. Могу добавить: почти во всем доказательно.

- Да? - Владимир Ильич приостановился, глянул Мартову в глаза, полуприкрытые табачным дымом. - А в чем же не доказательно?

- Все в том же...

- Значит, в моем осуждении выстрела Леккерта не хватало аргументов?

- Для кого как...

- Очень жаль... Ну, а если бы Плеханов...

- Жорж на твоей стороне. А я остаюсь при своем мнении.

"Отчего так застрял в его голове этот Леккерт? - спросил себя Владимир Ильич. - Ведь не первый выстрел по сановнику. И сам Юлий ранее осуждал террор..."

Они вышли на набережную Сены. Там прохаживались парочки, еще не нашедшие пристанища на час; шаркали усталыми ногами одинокие бездомные... Здесь можно без опаски разговаривать по-русски. И Мартов, отвлекаясь от неприятной темы, принялся беззаботно рассказывать о Швейцарии, откуда вернулся совсем недавно. Июнь в Женеве начался нудными дождями, Монблан почти каждый день прикрывал свой лик мохнатыми тучами, как русский купец воротником дохи. Он, Мартов, там схватил простуду и вот кашляет, как окаянный...

Не выдержав пустого многословия, Владимир Ильич спросил, как чувствуют себя их соредакторы.

- Плеханов тоже простудился. Даже больше, чем я, - сказал Мартов. - И Аксельрод чихает.