Точка опоры

5

Через неделю Ульяновы нашли две комнаты на Холфорд-сквер, недалеко ст станции городской железной дороги Киигз-Кросс, в старом, задымленном и обшарпанном трехэтажном* доме No 30, с камином в каждой комнате. Перед домом в маленьком скверике, обнесенном чугунной решеткой, рос высокий платан. От него падала тень на оба окна - в летнюю пору не будет жарко.

_______________

* По-английски дом двухэтажный. Нижний этаж там в счет не входит.

В магазине подержанной мебели купили для себя и для Елизаветы Васильевны, которая собиралась приехать к ним из Питера, простенькие кровати, столы, стулья и полки для книг.

Хозяйка квартиры мистрис Йо, высокая, сухощавая, с глубоко запавшими желчными глазами, прошла по комнатам, присматриваясь к мебели, и остановила глаза на окнах:

- У вас, мистрис Ричтер, нет занавесок! Это есть нехорошо.

- Не успели купить, - объяснила Надежда Константиновна.

- Без занавесок неприлично. Мне хозяин дома сделает замечание: нереспектабельные жильцы!

- Могу подтвердить, - вступил в разговор Владимир Ильич, - занавески будут.

- Я верю слову. Вы люди... - У хозяйки вдруг осекся голос, и она, чуть не ахнув, перекинула взгляд с руки жильца на левую руку его жены: "У них нет колец! А если, не дай бог, не жена?.." Но мистрис Йо удалось сдержаться, только губы у нее слегка покривились. - Вы люди семейные...

- Да, как видите. Даже куплена кровать для... для матери моей жены. Как это будет по-английски? Для тещи. Скоро приедет.

- Буду очень рада, - кивнула головой мистрис Йо с некоторым успокоением. - Вы, надеюсь, верующие? Католики или...

- Лютеране. - Владимир Ильич переглянулся с женой, и в его глазах мелькнула такая тонкая усмешка, какую могла заметить только Надя. - И по воскресеньям мы любим слушать церковные проповеди.

- О-о! Это есть хорошо! У нас имеется церковь Семи сестер. Вы меня поняли? Там можно слушать отличного проповедника. Молодой. С красивым голосом. Чем-то похожий на самого Христа. Правда, там иногда можно и расстроиться...

- Расстроиться в храме?! Чем же?

- В некоторые дни, - мистрис Йо понизила голос до полушепота, будто касалась какого-то святотатства, - почему-то позволяют произносить речи этим... - помахала перед собой рукой с растопыренными пальцами, - из тред-юнионов.

- Интересно.

- И даже социал-демократам. Кажется, так они называются... Но их ведь можно не слушать. Вы меня поняли? А проповедник, - хозяйка перед грудью сложила руки ладонями вместе, - какого я больше ни в одной церкви не видала! Единственный во всем Лондоне! Такого, вероятно, нет даже в соборе святого Павла. Там мы не бываем. А церковь Семи сестер, я вам скажу, прелесть!

Владимир Ильич записал адрес и, поблагодарив хозяйку, сказал, что они непременно отправятся туда в первое же воскресенье.

Мистрис Йо уходила от них несколько успокоенная - жильцы походят на респектабельных, - но еще раз скользнула недоуменным взглядом по их пальцам: почему же они без колец?

Когда дверь за ней закрылась и шаги затихли где-то на втором марше лестницы, Ленин, вскинув голову, расхохотался:

- Вот оно, английское мещанство, в своем неприкрытом виде! Тупое, беспросветное. А церковники не дураки, при помощи социал-демократов завлекают к себе новый круг молящихся. Какая изворотливость! Какая мимикрия!

- А те, социал-демократы! До чего дошли!

- Не удивляйся. Оппортунизм вроде инфлуэнцы с осложнениями!.. Ну, а в церковь-то как же? Пойдем?

- Интересно бы послушать...

- Оппортунистов и ренегатов полезно знать во всех проявлениях. И для знакомства с разговорным языком полезно. Обязательно пойдем.

Раздеваясь в тесной передней, Алексеев глухо похохатывал в усы.

- Что случилось, Николай Александрович? - Владимир Ильич шагнул навстречу. - Вижу, что-то очень забавное. Что же?

- Заступился за вас...

- Перед хозяйкой? Я так и знал, что она примется выведывать.

- У нее даже голос прерывался от боязни. А вдруг...

- Жилец приехал не с женой, а с любовницей! Какой ужас для ханжи! Мы уже объяснились с госпожой Йо, а ей все неймется.

- Я успокоил. Соврал, что гулял на вашей свадьбе, что у вас были очень дорогие кольца, которые в трудную минуту жизни пришлось заложить в ломбард. И тут же припугнул: она рискует. Если не перестанет порочить своих жильцов, то ведь ее можно привлечь к суду за диффамацию. Она ужасно перепугалась, просила меня молчать.

- Спасибо, что заступились за подозрительных, - рассмеялся Владимир Ильич, заглянул в соседнюю комнату. - Надюша, ты слышала? Мистрис Йо больше не будет считать тебя за мою любовницу!

6

Первым пришло письмо от Аксельрода. Как ни удивительно, открытым текстом:

"Дорогой Владимир Ильич! Праздную Ваше водворение в свободной стране, называя Вас настоящим именем и отчеством".

Ленин недовольно качнул головой:

- Ну и ну! Будто нет здесь ни английских сыщиков, ни русских шпиков! - Повернулся к жене: - Он и тебя тут подлинным именем. Вот послушай: "Крепчайшим образом жму Вам и Надежде Константиновне руки, а если не будете смеяться над моей сентиментальностью, то не прочь и обнять Вас. Как-никак все-таки на край света переселились, по сему случаю можно посентиментальничать. Ваш П. А.". Да. Забывает старик о самой элементарной конспиративности. С этакими друзьями нелегко уберечься от врагов.

И тут же достал лист почтовой бумаги. Написав новый адрес, предупредил Аксельрода, что его не следует "сообщать никому, даже из членов Лиги, кроме самых близких лиц... остальные пусть пользуются по-прежнему адресом Алексеева, а сторонние - адресом Дитца".

"Если можно, - продолжал Владимир Ильич, - постарайтесь и в разговорах употреблять систематически Мюнхен вместо Лондона и мюнхенцы вместо лондонцы".

И попросил передать Мартову: если он по приезде в Лондон не застанет на квартире Алексеева, то "может пойти к Рихтеру". Пусть и в переписке, и в разговорах все привыкают к новой фамилии.

Вскоре от Мартова пришли два письма из Цюриха. В одном Юлий сообщил приятную новость: все последние замечания по программе, присланные с дороги, приняты. Но Велика Дмитриевна "зело огорчена тем, что теперь именно то, что в ее глазах делало проект Плеханова симпатичнее, сведено на нет". В другом письме Юлий рассказывал о нелегких часах, проведенных у Плеханова в Женеве: "Г. В. страшно зол - на всех вообще и на тебя, конечно, в особенности". А разозлился Плеханов на то, что, не дождавшись его протеста, уехали в Лондон, не пожелали, дескать, принять в расчет его интересы как соредактора. Для него Лондон неудобен.