Смерть – это круто

– А как насчет вас? – задала она вопрос. – Какого рода имя Эдисон?

Теперь наступила его очередь. Он развел руками.

– Мой отец думал, что я стану изобретателем. Но, возможно, вы слышали обо мне, я говорю о моем оркестре, несколько лет назад у меня был оркестр, носивший мое имя.

Она лишь прищурилась.

– Эдисон Бэнкс. Вам не приходилось слышать о них, я имею в виду, о нас? Начало восьмидесятых? «Уорнер Бразерс? Пластинка «Downtown»?

Нет, она ничего подобного не слышала.

Пусть так. Он знал, как обыграть сказанное, хотя у него давненько не было практики. Отступление:

– Мы не представляли собой ничего особенного, впрочем не знаю… – а затем случайное упоминание о том, что могло внести оживление за столом.

– Это было до того, как я попал на телевидение.

Но картина вновь сменилась, так как прежде чем она свела губы в гримаску и проворковала «телевидение», дверь с шумом распахнулась, и внутрь ворвалось солнце, и звуки улицы, и трое человек в костюмах – все молодые, с прическами, четко обрисовывающими уши, и зубами, которые следовало бы запечатлеть на плакатах национального съезда специалистов но гигиене зубов. Одного из них, как оказалось, звали Лайлом, и, заметив, как он проходит в дверь, Сьюки на секунду застыла, но Эдисон увидел и отметил это.

Другой конец бара наполнился хохотом, и Эдисон спросил у нее, не хочет ли она выпить еще.

– Нет, – сказала она. – Нет, полагаю, нет. Рада была побеседовать с вами, – и она привстала, потянувшись за кошельком.

– А как насчет номера телефона? – спросил он. – Мы могли бы пообедать вместе или что-нибудь в этом роде, иногда, я имею в виду.

Она встала, глядя на пего сверху вниз и зажав кошелек в руках.

– Нет, – ответила она и потрясла головой так, что ее волосы вобрали в себя весь свет в помещении, – нет, не думаю.

Эдисон заказал еще порцию спиртного. Солнце скользило с небосвода туда, где ему полагалось заходить. Он праздно смотрел на другую сторону улицы и любовался тем, как солнечный свет исчезает в кронах пальм и утопает в объятьях гор. Мимо неторопливо катились машины. Он наблюдал, как супружеская пара, обогнув угол, присела под зеленым зонтиком на открытом внутреннем дворе ресторана по ту сторону дороги. На короткое время в мозгу всплыла картина его унижения – лицо парня, летящая в воздухе палка, но он подавил в себе эти воспоминания и принялся пролистывать городскую газету – лишь для того, чтобы заняться чем-то, пока посасывал свой кисло-сладкий напиток и жевал еще одну порцию похожей на опилки закуски.

Он прочитал о чьей-то изысканной свадьбе – «пятнадцать тысяч долларов только на суши»; о буме на рынке недвижимости; о том, что одна из новых кинозвезд приобрела имение на холмах; просмотрел колонку, посвященную винам – «впечатляющий букет сушеной вишни и копченого мяса с превосходно очерченным минеральным послевкусием»; затем его внимание привлекла статья о ловком взломщике, орудующем среди бела дня и проникающем в окрестные дома сквозь незапертые двери и окна на первом этаже, чтобы забрать драгоценности, если они имеют большую ценность. Его не интересовали стразы, как, по всей видимости, не интересовали и ковры, электроника, вазы и произведения искусства. Это занятие требовало определенного бесстыдства. Отправляешься на прогулку, стучишь во входную дверь: «Эй, есть кто дома?» Если из дома кто-нибудь отзывался, он прикидывался продавцом подписок на журналы или человеком, разыскивающим пропавшего кота. Каков способ зарабатывать себе на жизнь! Что-то вдохновляет в этом маленьком гаденыше с побережья.

Когда он поднял голову, чтобы заказать выпивку в четвертый раз, заведение начало заполняться. Официантка, разносящая коктейли – Элиза, он должен был уже запомнить ее имя, и бармена тоже, но что ему в нем, – летящими шагами передвигалась взад и вперед, переступая длинными ногами, держа поднос с напитками высоко над теснящейся толпой. Сменилась сцена в телевизоре в углу зала: вместо гольфа там показывали бейсбол, коридоры и зеленые лужайки сменились видами густой длинной травы в дальней части поля – или это было искусственное покрытие, надутый мат, устланный ворсистым ковром? Он подумал о том, что следует поесть и покончить со всем этим, попросить бармена – как же его зовут – дать ему меню и заказать в баре что-нибудь подходящее, а затем посидеть еще немного и понаблюдать за всем происходящим. Собственный дом наводил на него уныние. Все, что ожидало его там, – это переключатель каналов и килограммовый пакет замороженного горошка, чтобы оборачивать его вокруг больного колена. И вот что убивало его: где была Ким, когда он так нуждался в ней, когда он страдал и едва был в состоянии передвигаться? Что заботило ее теперь? У нее своя машина и свои кредитные карточки, и, надо полагать, она уже нашла себе еще одного простака, чтобы водить его за нос.

– Простите меня, – произнес кто-то рядом. Он взглянул в лицо одного из пришедших ранее мужчин – тех, на кого среагировала крупная блондинка. – Я не хотел бы вас беспокоить, но вы не Эдисон Бэнкс?

Кодеин в жилах превратился в осадок, а колено, он и забыл, что у него есть колено, но он снял солнечные очки и улыбнулся.

– Да, это я, – ответил Эдисон, и хотя он никогда не признался бы себе, что польщен, но так оно и было. Он жил здесь уже три года, и никто не знал, кто он такой, даже почтальон и девушка, отсчитывавшая ему деньги в Банке.

– Мое имя Лайл, – сказал незнакомец, и они обменялись крепким рукопожатием, – Лайл Хансен, и я не могу выразить словами то, в каком я бешеном восторге от встречи. Я хочу сказать, я большой ваш поклонник. «Дикая улица» – это самая потрясающая программа в истории телевидения, она сопровождала меня на протяжении всего периода моего обучения в средней школе, а для меня это были скверные времена, настоящий ад для подростка, со всеми этими нормами, придирками родителей по самому ничтожному поводу – черт возьми, жил «Дикой улицей».

Эдисон сделал глоток, ему было приятно ощущать тяжесть стакана в руке, видеть лица в баре, темные голубые тени, падающие на здание по другую сторону улицы. Из музыкального автомата лилась быстрая танцевальная мелодия, безжизненный женский голос пел под механический гром гитар и ударных инструментов, которые ухитрялись быть трогательными и угрожающими в одно и то же время, и возникало чувство, что так и надо. Как раз так и надо.

– Послушайте, я не хотел бы навязывать свое общество или…

Эдисон махнул рукой.

– Какие проблемы, дружище, все прекрасно, все хорошо.

На вид Лайлу было примерно столько же лет, что и бармену, это могло означать, что он закончил среднюю школу десять или двенадцать лет назад. Волосы длиннее, чем у бармена, зачесаны назад так, что лоб оставался открытым – для удержания их в таком положении было потрачено немало лака – спереди же была оставлена причудливая свисающая прядь. Он переминался с ноги на ногу, позвякивая ключами в кармане, подергивая себя за галстук, и на его лице вновь и вновь появлялась улыбка.

– Эй, Карлтон, – сказал он под грохот, – будьте добры, еще одну порцию для меня, а также сюда, мистеру Бэнксу. Запишите на мой счет.

– Нет, нет, – запротестовал Эдисон, – не нужно.

Но деньги уже легли на стойку, и перед ним возник еще один стакан с коктейлем.

– Значит, вы написали и поставили это шоу, так?

– Черт, я создал его. Понимаете, если вы посмотрите на титры, там сказано «создатель»? Я писал первых два сезона, а затем оставил это занятие другим. Зачем работать, когда можно играть, правда?

Лайл отпил из узкого стеклянного бокала «Эррадуры». Отставив стакан, он хлопнул себя по лбу, будто ужаленный.

– Мне просто не верится в это. Я, здесь, разговариваю с Эдисоном Бэнксом. Так вы переехали в этот город, если его можно так назвать, три или четыре года назад?

– Три.

– Да, я читал статью в газете о вас и подумал: ого, вы ведь были также гитаристом в «Эдисон Бэшос», правда? У меня есть оба их альбома, Новая волна, так? Но что я действительно люблю, так это джаз. Майлс Дэвис. Монк. Вот это была эра.