Плагиатор

Литовченко Тимур

Плагиатор

Тимур ЛИТОВЧЕНКО

Плагиатор

- Скрипач... Эй, скрипач, прекрати!

Вместе с другими посетителями я обернулся к столику, расположенному в самом тёмном углу зала.

- Эй, слышишь... Прекрати сейчас же своё пиликанье, ты, ученик сверчка!!!

Единственным человеком, который не отреагировал на возмущённые призывы, был сам музыкант. Извиваясь и кланяясь на все стороны, он продолжал медленно лавировать между столиками и наигрывал нечто классическое. Время от времени кто-либо из посетителей "Носорога" опускал мелочь в болтавшийся на поясе расшитый бисером бархатный мешочек. Не думаю, что они делали это, будучи очарованными звуком рассохшейся скрипки. Скорее ими двигала жалость к типичному неудачнику, а может и желание отвязаться от назойливого источника шума над ухом. Но всё же зачем выражать протест в такой явной форме?! Ведь и неудачникам нужно на что-то жить, вот хотя бы музыкой. Зачем тогда...

- Да я тебе!.. Я тебе!..

Когда зазвенел разбитый стакан, из-за кассы вышел сам хозяин. Половина официантов, вежливо извинившись, оставила клиентов и двинулась в плохо освещённую часть зала, туда же направился вышибала. Публика следила за развитием событий с неподдельным интересом. Кажется, назревал скандал, который обещал завершиться неплохой потасовкой. Да, не у всех лягушек в нашем болоте застыла кровь! Пусть это не Париж с его извечным водоворотом страстей, но всё же сейчас что-то будет...

Стараясь не пропустить ни единой детали происходящего, я едва успел пригубить кларет, когда услышал восхищённый шепоток:

- Опять Хартлент чудит! Видно, здорово набрался с утра.

Обернувшись, я узрел две морщинистые сизоносые физиономии, выдававшие завсегдатаев "Носорога".

- Это что же, тот самый Хартлент? - удивился я, но боевые действия в другом конце зала как раз начались, и ответ на мой вопрос потонул в грохоте бьющихся тарелок.

- Простите, что вы сказали? - переспросил я.

- Тот или не тот, не знаю, - проворчал один из завсегдатаев, у которого левый глаз заплыл и слезился, - но играет он почище бездари Ионы, это точно.

- Не нашего ума это дело, Гок, - проворчал второй, вставая и заглатывая жареную рыбу вместе с костями. - Давай пошевеливайся. Тут палёным пахнет, не хочешь же ты, чтоб нас сцапали под горячую руку?

Я попытался уточнить, не имеет ли Хартлент какого-либо отношения к довольно известному музыканту, однако первый завсегдатай торопливо проговорил:

- Простите, ваша милость, но нам здесь задерживаться... - он умильно улыбнулся, единым духом осушил стоявшую рядом с ним глиняную кружку и доверительным тоном сообщил: - В общем, с какой стати?!

Мгновение спустя оба пробирались вдоль стены к выходу, стараясь обогнать группу пыхтящих от напряжения людей, которые облепили существо, напоминавшее манерами взбесившегося орангутанга. Я решительно устремился к официантам, вытаскивая на ходу бумажник. Проведенные в Сорбонне четыре года были богаты самыми разнообразными впечатлениями и заставили меня подзабыть многое. Однако я прекрасно помнил концерты знаменитого скрипача, на которые водила меня матушка. Кроме того, Хартлент ещё и сочинял музыку. В общем, если он опустился до уровня пропойцы и кутилы... Нет, это не было бы утратой мирового масштаба, как, скажем, уход из жизни Моцарта, Чайковского, Патти или Бозио. Но для простого смертного вроде меня такая причуда судьбы представляла безусловный интерес.

С официантами я договорился довольно легко, с подоспевшими блюстителями порядка - тоже. Труднее всего было не допустить стычки взбесившегося орангутанга и гориллы-швейцара, который застыл в дверях заведения со сжатыми кулаками и настороженно наблюдал за врагом из-под угрюмо насупленных бровей.

- Ну-ну, господин Хартлент, стоит ли так волноваться из-за того, что вы гораздо талантливее того музыкального паяца, - урезонивал я выкупленного кутилу.

- Как вы сказали? - он внезапно остыл и выкатил на меня глаза, в которых пьяный туман постепенно уступал место проблескам разума. Я повторил.

- Хм-м-м, так вы меня помните, - Хартлент поднёс к лицу руку, и я увидел, как нежна эта рука и как дрожат длинные тонкие пальцы прирождённого музыканта.

- Не только я, но и остальные, - значительно приукрасив разговор с кабацкими завсегдатаями, я передал его Хартленту и принялся было врать напропалую. Однако взбесившийся орангутанг уже испарился, а оставшееся вместо него несчастное человеческое существо было занято исключительно своими мыслями, поэтому мне пришлось замолчать.

- Вот что, - сказал бывший скрипач, - давайте отправимся в какое-нибудь укромное местечко, и если вы до сих пор испытываете интерес к бездари вроде меня...

Я принялся уверять Хартлента, что он вовсе не бездарь, но только разбудил задремавшего орангутанга, который резко гаркнул:

- Только чтоб никаких сверчков!!!

Не роняя достоинства, замерший в дверях швейцар вновь подобрался и одёрнул обшитую галунами ливрею. Я похлопал развоевавшегося маэстро по плечу и поспешил заверить, что никаких скрипачей не будет. А чтобы в самом деле никто невзначай не вмешался в разговор, мы прихватили в находившейся по соседству с "Носорогом" лавчонке бутылочку бордосского, и сопровождаемые недоумёнными взглядами прохожих, которым странно было видеть вместе щеголеватого молодого человека и неопрятного пьяницу, отправились в парк. Потягивать вино на берегу сонного пруда - в этом тоже есть что-то этакое.

- Да, это очень похоже на мою жизнь. Слишком даже похоже. Похоже в такой степени, что я назвал бы это свинством. Вот течёт полноводная река жизни, но часть воды из неё отводят в какую-то яму, отгораживают плотиной и через несколько лет выходит стоячий омут, осока, кувшинки, куча дрянных тварей. А яркие бабочки и всякие прочие стрекозы пролетают мимо, и даже влюблённые парочки не рискуют кататься здесь на лодке, боясь напороться на корягу. Только записные пьяницы иногда приходят...

Хартлент поддел носком камень, который плюхнулся в воду, спугнув полдюжины изумрудных квакушек.

- Вот, пожалуйста: улепётывают! Исчезают, как и любые друзья в трудную минуту. Трусы несчастные, - добавил маэстро с ненавистью.

- Вы их осуждаете? - поинтересовался я.

- Где уж мне, - вздохнул незадачливый скрипач и подняв над головой опорожнённую на две трети бутылку пояснил: - Я ведь словно вот эта посудина. Истинного счастья во мне нет ни капли, сплошные иллюзии да пьяные грёзы. Я то ли сильно опустел, то ли опустился, на дне души - осадок и горечь. А всё из-за Дормона.

Признаться, к этому моменту я уже начинал жалеть о затраченных на выкуп деньгах. Сидеть бы Хартленту в участке и ожидать, пока законники разберутся, что к чему. Однако упоминание о Дормоне всколыхнуло во мне новые воспоминания.

- Постойте, вы случайно не про Густава Дормона говорите?

Помутившийся взгляд склеротических глаз маэстро был красноречивее всяких слов.

- Густав Дормон - это человек, - пробормотал он наконец и усиленно вертя пальцами, пояснил: - То есть, разумеется, все мы люди или по крайней мере похожи на людей. Но Густав Дормон - это вам не простой смертный, скажу откровенно! Это - из разряда особенностей, вот что.

Произнеся эту туманную тираду, маэстро принялся яростно тереть покрытый густой щетиной подбородок.

- Но если мы говорим об одном и том же господине Дормоне, то он ведь зауряднейший учитель музыки, не так ли? По настоянию матушки я брал у него уроки, когда мне было...

Недовольное ворчание показало, что орангутанг вновь готов ожить, и я благоразумно замолчал.

- Вот это правильно, - похвалил Хартлент. - Потому что вы знали этого великого человека как полунищего учителя, а я знал...

Меня поразило то, что спившийся скрипач говорил о моём бывшем учителе в прошедшем времени. Неужели Дормон умер? Впрочем, всё может быть! За четыре года...