Жужик

Гребень, обдутый ветрами и уже прогретый солнцем, подсыхал, и россыпью белели на нем чистые камушки. Милое дело – швырять их с крутого склона. Камень стремительно описывает дугу и долго отвесно падает. Взгляд прилипает к белому пятнышку, и тогда летящими кажутся пашня, речка, бурый лесок, дорога у подножия увала… И ты сам летаешь, чувствуя холодок в груди и покалывание в ладонях. Да и когда собиралась обычная их «краянская» компания, они еще долго не могли покинуть гребень, швыряя камни, следя за рекой, видной с Красной горы на два поворота вверх и вниз по течению. Тянуло рассмотреть с гребня и родное село, улицей повторявшее изгиб реки, и Синие горы, едва проступавшие на горизонте за дальними лесопосадками и квадратами еще белых полей.

На другом берегу, по словам деда, рос когда-то густой и могучий лес, речка подтачивала корни берез и лип, но, видя изо дня в день лишь молодой лесок, непролазный ивняк в русле старицы, верилось в это, как верится в сказки и деревенские байки.

– Наша фамилия тут первой прописалась, – гордясь, любил повторять дед. – Старые люди сказывали, через речку проехать было нельзя, потому как тележные колеса рыба забивала. А лес уже в последнюю войну на пенёк посадили – дрова на станцию возили по разнарядке, паровозы топить…

Порезвившись на увале, шли дальше. Прорезанная лишь в одном месте глубоким логом, Красная гора соединялась с лощиной, по высокому пологому склону которой сползали к ручью Пески, на которых и росла красная верба. Короткий путь к ним проходил по однообразному ковыльному полю, и здесь высматривали суслиные норы. Если Вербное выпадало поздним, и суслики успевали обновить ходы, то на целый час переход удлинялся – отловить надо было не меньше пяти, чтобы хоть по лапке досталось на позднем привале. Вспоминая дедову науку, Валерка оставлял бездонные точанки другим, а сам выбирал норы с кучками свежевырытой глины у пологих входов – в такие хватало вылить два сапога воды, как на свет божий выбирался мокрый покорный зверек. Ободранные тушки промывали потом в ручье, обжаривали на углях целиком и уж после делили по-честности. Шкурки забирал на сдачу кудашу-заготовителю Чичика.

На ковыльном переходе издали становились заметными и другие компании. Заметив девчоночью, кто-нибудь выкрикивал: «Кизята!» – и все зачем-то срывались на бег.

– Впере-о-от! Огонь, батарея, пали-и!

Так и врывались чаще всего на Пески, и редко кто тут же тянулся с ножом за веточками с пушистыми шариками. Куда веселее было, сбросив на кусты пальтишки и шапки, пробежать в редком прохладном воздухе, от которого делалось холодно и пусто в ушах, вдоль влажного песчаного склона, врубиться в горьковато пахнущие серебристо-красные заросли, запутаться там и упасть на упругие ветки, повиснув над неопасной кручей.

С Песков уходили не скоро. Затевались игры, порой, сразу несколько. Драки, когда старшие науськивали друг на друга младших, не для потехи, а якобы выяснить, кто сильнее, на Песках устраивались редко, все, наверное, чувствовали здесь, что дом далеко, да и других занятий хватало.

Обратный путь всегда казался вдвое длиннее. Шагали недружно, почти не разговаривали. Хотелось побросать половину нарезанных вербочек, но дома их ждали, и бросить никто не решался. Иногда у них еще хватало сил с криками сбежать по склону Красной горы к селу, но смотреть под ноги, осторожничать уже никому не хотелось. Шли напролом, и кто-нибудь с удивленным восклицанием: «Ого, по кех!» – по колено, а то и по пояс проваливался в коварный подман.

Дед встречал Валерку у задней калитки и говорил весело:

– Отчиняй ворота, едет Степка-сирота!

Потом на виду у домашних он встряхивал вербочкой и небольно ударял его. Дотягивался, изобразив ловкость и молодую прыть, и до бабушки:

– Не верба бьет, старый грех!

– Че ж ты, старый, делаешь: поясницу захлестнул! – сердилась будто бы бабушка.

Отец, глядя на них, улыбался и потихоньку приобнимал мать.

– Сам плетку сплел? – спрашивал Валерку. – Прутки надо разминать дольше, тогда на сгибах не будут лопаться. Показать?

Валерка уже уплетал какой-нибудь пирожок с тыквушкой, подсунутый бабушкой, готов был хоть снова на Пески, и они, трое мужиков, шли ко двору. Отец с увлечением брался за плетку, а дед молчал, постегивал по голенищу сапога красной веточкой и улыбался, если сын с внуком начинали спорить.

– Ну, мужики, айдате кашу есть, – звала попозже бабушка.

Через неделю, на Светлое воскресенье, она сварит рисовую кашу с изюмом и осколками карамели, а сперва они ели вербную. Серебристых шариков в ней совсем не густо, они уже не пушатся, сделавшись похожими на рисинки, но пахнут.

– Каша с весной! – смеялся отец.

И было это совсем недавно, словно вчера, и в то же время уже страшно далеко. Так далеко, что Валерке хотелось тихо заплакать. Он вдруг понял, что уже никогда не повторятся те походы за вербочками…

На следующий вечер он остался дома. Видел, как кормили ужином деда, приподняв его на подушках, как, сдерживая стоны, молился он, повернувшись неловко на бок, благодарил, наверное, за ужин, съев две ложки молочного кулеша.

– Учи билеты, – напомнила мать.

Валерка кивнул и ушел в теплушку с первым попавшимся учебником.

– Хто… дома? – услышал он слабый дедов голос.

– Все, – ответила бабушка.

– Мужики где?

– Анатолий на дворе, Валерка уроки учит.

– Пусть… ничего, – отозвался дед.

Бабушка отвечала так же, как, наверное, и вчера и раньше, когда их с отцом не было дома, и дед успокаивался. Было в этом что-то стыдное, будто они с отцом бросили деда.

Он оделся и вышел во двор. Теплая влажная ночь обступила его, и Валерка вдруг вспомнил, как учил его дед кликать жаворонок.

Бабушка пекла штук пять птиц с пшеничными глазами, и надо было влезть на лапас, положить «жаворонку» на голову и петь: «Жаворонушки, перепелушки, летите к нам, несите нам…»

– Громче, громче! – стоя внизу, просил дед. – Ты играй, пой, че ты как Алену-дуду толмишь!

– Жаворо-онушки, перепе-олушки-и, – начинал подвывать Валерка.

– Хорош, слазь, – звал его дед. – Немтырь ты, как твой отец. А я еще гармонь собирался покупать! Ешь жаворонку, чего насупился.

И все-таки Валеркой дед гордился. Рассказывал соседям:

– Ей-бо, не учил – сам! Я читаю, он слухает. Потом взял и дальше один читать стал! Лерк, про кого книжка?

– Про Филипка.

– Ну! Про Филипка!

Валерке шел тогда седьмой год, а грамоте у деда любой мог научиться, потому что он сам читал по слогам и водил по листу пальцем. Дед любил порассказать, повздыхать, но Валерке не хватало терпения его выслушивать. Поэтому и запоминал он истории, вроде того, как дед ездил по селу на верблюде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.