Страница 1 из 6

Янтарные камешки

Кормашов Александр

Янтарные камешки

рассказы

Александр Кормашов

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рубик

Его звали Рубик. Он появился в гараже примерно в восьмидесятом году, перед Олимпиадой, когда из Москвы ненадежный элемент высылали за сто первый километр. А как уж он попал за тысяча первый – это тайна, покрытая мраком и завернутая в черную фотографическую бумагу.

Его звали Рубиком еще задолго до того, как появилось это словосочетание «кубик Рубика». Конечно, у него были настоящее имя и фамилия, было и отчество, но их достоверно знали только в конторе нашего леспромхоза да еще завгаражом Перехватов, который выписывал нам путевки. Однако и он, написав «Руб…», внутренне как-то напрягался и почти зримо принуждал свою руку дописать правильное «…ен». (Рубен – это была фамилия Рубика). Нередко Перехватов чертыхался и, скомкав, бросал путевку в мусорное ведро. За перерасход бланков его даже вызывали к контору: подозревали, что он выписывает «левые» путевки. Там же конторе, где-то в сейфе отдела кадров, в этом ковчеге завета, лежала трудовая книжка Рубика – таинственная, как свитки книги Бытия. Поэтому вся его биография доходила до нас лишь в обрывках им же самым препарированных преданий. Их было три. Первому мы верили безоговорочно. Оно было связано со словами «расконвоированный на Колымской трассе».

Кому интересно, у нас в гараже у нас были только два типа машин: «ЗиЛ-157» и «ЗиЛ-131», все трехоски, бортовые и бензовозы. Они обслуживали разбросанные по тайге лесопункты. Но Рубику как человеку чужому достался совсем уже древний «ЗиС-151», разобранный до состояния съеденного песцами кита и не списанный на металлолом только в силу какой-то личной заботы завгара Перехватова. Всякого новичка он старался сначала посадить именно на эту машину, обещая вскоре пересадить на другую – как только кто-то уволится. Местные на это не покупались, а Рубик лишь кивнул головой и пошел в контору писать заявление о приеме на работе.

Мы встретились с ним в коридоре. Я относил как раз членские взносы в комитет комсомола и проводил его в отдел кадров. У него было очень выразительное, рельефное, городское лицо. Лично мне он сразу напомнил актера Рубанского из фильма «Коммунист».

– Какой приятный мужчина! – всполошились конторские бабы.

Машину он собрал за две месяца осенней распутицы и к зиме поставил на ход. Сам варил раму, сам учил кузнеца, как лучше закаливать рессоры, в одиночку снимал коробку, раздатку, перекатывал мосты. Растрогавшийся завгар Перехватов выписал ему двигатель с капремонта. Перехватов явно полюбил Рубика и даже в тайне подкидывал ему новые запчасти, часто в обиду другим шоферам, людям чисто крестьянского склада, которые, да, относились к машине как к корове-кормилице, берегли ее и ухаживали, но когда приходило время – без раздумий пускали на мясо…

Избежавший участи списания, подлатанный и покрашенный, «ЗиС» работал наравне с другими машинами, но, конечно, не мог тягаться с ними на бездорожье. Его маленькие узкие колеса (сдвоенные только на задних мостах) сильно врезались в грязь, прыгали на гатях, плохо держались на лежневках. Но Рубик был ас. К ночи он возвращался из таких рейсов, из каких другие выбирались по несколько суток.

В гараж Рубик приходил и уходил одетый, как все. Но перед рейсом он переодевался. Зимой и летом в кабине Рубика лежал старенький залоснившийся тулупчик и такие же старые, лысые унты. Даже в самый июльский зной Рубик не садился за руль, не надев унты, пусть и на босу ноги, и не накинув на голые плечи свой тулупчик. Но все же главные чудеса начинались зимой. Тут сила Рубиковых привычек возводилась в такие «колымские» степени, что это было сверх понимания даже нашему северному уму.

Часто его машина возвращалась с изрубленным бортами. Многие знают, если зимой случается что-то с мотором, надо первым же делом развести под ним костерок, чтобы не дать замерзнуть воде в радиаторе. Для этого достаточно сделать шаг в сторону, в лес, отколупнуть топором от сосны или елки щепку-смолюшку и захватить несколько сушин.

Рубик при остановке двигателя тоже выскакивал с топором. Только не бежал в лес, а подскакивал к кузову и начинал бешено рубить задний борт. Сперва мы только смеялись. Мы же не знали, что такое колымская трасса и что такое голая тундра – и вправо и влево, и взад, и вперед – на тысячи километров.

Ещё у него было особое отношение к шофёрской взаимовыручке. Нет, мы, конечно, помогали друг другу. Если машина стояла с поднятым капотом или снятым колесом, значит, надо остановиться. Мы что, не русские люди? Но Рубик поражал совсем уже фанатичной, неистовой, жертвенной готовностью помогать. Порой нам было даже неловко. Потому что глохла твоя машина, а он рубил борт своей.

Один раз я сам останавливал его руку, и он чуть не пошел на меня с топором. Глаза у него были цвета снега. Единственное, чего удалось от него добиться, было какое-то невразумительное «так надо». Кому так надо? Зачем так надо? Так надо. Повторно я в том убедился практически через несколько дней, когда на лесной делянке из-за мороза у меня не завелся двигатель. Проблема была пустяшной. Достаточно было намотать на палку ветошь, опустить в бензобак, а потом подержать факел под карбюратором. Оказывается, надо было совсем не так. Надо было быстро скинуть тулуп, снять пиджак, оторвать от рубашки рукав, сунуть его в бензобак, обмотать вокруг карбюратора и поджечь. Тут я уже не сопротивлялся.

Думаю, у Рубика это было какое-то ослепление, белый ужас перед лицом тундры и такой глубокий инстинкт, вернее, условный рефлекс, что человек уже действует просто на автопилоте. А иначе зачем рубить борт, когда в лесу полно дров, или рвать рукав, когда за спинкой сиденья лежит кипа ветоши?

Впрочем, как и многие шофера и не только зимой, он всегда имел другой способ подогрева. Но уже личного подогрева. И этим способом он никогда и ни с кем не делился. Более того, никто никогда не видел, чтобы он пил. Больше всего это озадачивало завгаражом Перехватова. Перед рейсом Рубик обязательно залезал под машину с нагнетательным шприцом. У него это называлось «пошприцевать крестовины». Только вместо привычного всем «чав-чав» из-под машины отчетливо доносилось «буль-буль».

Перехватов выходил из себя. Он же видел, что Рубик только что выпил. Да это видели все. Когда Рубик принимал на грудь, у него резко отвисал нос и заметно длинней становились руки. Перехватов бросался под машину и осматривал под ней все места, где можно спрятать бутылку. Но любой шофер знает, что там негде спрятать бутылку.

– Ну где? Где? Говори, – говорил Перехватов, вылезая из-под машины, вытирая грязные руки. – Ведь найду, – грозил он.

Рубик лишь пожимал плечами:

– Ну, найди. Я что, тебе мешаю? Наше дело правое – не мешать левому.

Это была его любимая присказка.

Трезвым Рубик никогда не был, но и пьяным становился только раз в месяц. В день получки. Аванс он за деньги не признавал.

В этот день в гараже появлялась Ефалья, не старая, но угасшего вида женщина, у которой Рубик квартировал. Летом она появлялась с велосипедной тачкой, на которой возила скотине траву, зимой – с санками.

То, что называлось у Рубика «пить», для него значило пить «капитанский пунш». Ради него он держал в шкафчике раздевалки большой медный ковш. В ковш он высыпал пачку чая и заливал её портвейном. Чай был непременно индийским, портвейн – в принципе любым. Не буду врать, будто видел сам, но мужики говорили, что однажды, когда в магазине не было портвейна, а был только вермут, Рубик нашел пустую бутылку из-под портвейна, снял с нее этикетку и наклеил ее на вермут. Лишь после этого налил вино в ковш.

Пунш он готовил на горне в кузнице, когда завгар Перехватов уже уходил домой, бросив недовольный взгляд на Ефалью.